Последний солдат Третьего рейха
Шрифт:
Бедняга Фреш! Сколько офицеров приняло решение о твоей казни?
— Нас либо ждет победа, либо позор. Ни один большевик никогда не должен ступить на землю Германии. А теперь, друзья, у меня для вас хорошие новости. Вы получите почту, а кое-кого повысят в звании. Но перед тем, как вы предадитесь радости, получите на складе новые продовольствие и обмундирование. Вольно! Хайль Гитлер!
Мы разошлись. В голове царил сумбур.
— Кажется, все идет на лад, — сказал я.
— Подлец. Он с радостью будет смотреть, как нас убивают, — прошипел Гальс.
Мы стали в очередь перед большой избой.
— Вот кого мы получили взамен Весрейдау. У меня такое чувство, что нам еще многому предстоит удивляться,
— Да что ты. Мы и так уже наслушались чепухи.
— Он один из фанатиков, — сказал Гальс.
— Вовсе нет. Ведь он прав, — произнес Винер.
Мы изумлении повернулись.
— Он прав. Или здесь, или нигде. Не могу объяснить почему, но он прав.
Мы непонимающими глазами уставились на Винера. Как изменились его взгляды!
Скажу потом, — сказал Винер. — Сейчас до вас все равно ничего не дойдет.
«Паула!
Я пишу тебе и гляжу на письмо, которое так долго ждал. Читая написанные тобой строки, забываю про Восточный фронт, который таит еще столько опасностей.
Я держу в руках твое письмо. Это чудо, спустившееся с небес.
Мне нужно простое слово. Именно простых слов нам так не хватает. Я читаю твое письмо, а наш товарищ Смелленс, которому повезло поверить в Бога, молится.
Но нам уже ничто не поможет, Паула. Молитвы — все равно что водка. Они лишь заглушают боль.
Мы и сами перестали понимать, что такое счастье. Мы счастливы, когда наступает день. Потому что темнота заставляет нас думать о смерти.
Мне присвоили звание обер-ефрейтора. Хотя погоны пока еще у меня в кармане, я уже чувствую себя важным человеком.
Все то ужасное, что нам пришлось испытать, превратило нас в мужчин.
С востока слышится какой-то рев. Может, это просто ветер.
Я с нетерпением жду твоего нового письма…»
Несколько дней подряд мы вели бои, продолжая отступление. Нам внушали, что большевики никогда не ступят на землю Германии. Но в пяти или шести местах мощные армии Советов уже пересекли границу Германии и проникли на глубину около пятидесяти километров. Три армии смяли немецких солдат, оборонявших страну. Выжившие тащили за собой остатки вооружения, по которым только и можно было понять, что они еще воюют.
К сожалению, я не в состоянии подробно описать неразбериху, царившую в это время. Я могу рассказать лишь о смерти моих друзей — Принца, Шперловского, Зольмы. А также Ленсена — ведь, несмотря ни на что, он был настоящим другом.
Я хочу отдать последнюю дань Ленсену, рассказать о его гибели, которая и сейчас встает передо мной. Что бы Ленсен ни говорил временами обо мне, я уверен: для всех нас, для своей родины он был настоящим солдатом, готовым без раздумий пожертвовать жизнью, чтобы любому его товарищу-солдату было легче. То, как он погиб, служит лишним подтверждением этих слов. Возможно, именно благодаря ему я сижу сейчас и пишу эти строки. Ленсен никогда бы не выдержал тех поражений, которые достались войскам Восточного фронта. Их было невозможно избежать, как и отменить приказ, во имя которого он умер. Те, в голову которых засела лишь одна мысль, могут жить только ради нее. Кроме этого, у них нет ничего, одни воспоминания.
Наша попытка спасти Курляндский фронт закончилась провалом. Советские армии в нескольких местах достигли Балтийского моря. Северный фронт оказался расколот на две части: у Рижского залива и Лиепаи и западнее Лиепаи, в Пруссии и Литве.
Дивизию разделили на несколько отрядов, целью которых было сломить противника, предприняв одновременное наступление в нескольких пунктах. По большей части оно закончилось неудачей. Из наступления мы были вынуждены перейти к обороне. В это время дивизия пыталась произвести перегруппировку с целью создать оборонительный фронт в шестидесяти километрах к северо-западу. Плохие дороги,
Мы находились в какой-то деревушке, не представлявшей ничего особенного: всего несколько изб.
— Я точно уже здесь был, — заявил Ленсен, потрясенный ужасным состоянием, в каком пребывала его родина. — Все так не похоже. Я не все узнаю, но что здесь есть знакомые мне деревни, это точно. Моя деревня километрах в ста отсюда. — Он указал на юго-запад. — Там у Кенигсберга. Был там пару раз. А однажды ездил в Кранц. Шел такой ливень. Но нам-то было все нипочем! Он засмеялся.
Ни отступление, ни мороз не действовали на Ленсена. На родной земле он словно возродился из пепла. Но тревожное молчание, царившее в деревне, внушало ему страх. Жители убежали накануне. Нас было три сотни. От марша, начатого на рассвете, мы совсем вымотались, сидели и ожидали раздачи продовольствия. Лишь Ленсен стоял. Он мерил шагами длину конюшни, о которую спинами оперлись остальные. Снаружи капал дождик. На фоне довольно сильных взрывов, слышавшихся с юго-востока, раздался его голос. Звуки боев больше не трогали нас. Они стали повседневным фоном нашей жизни, и мы не обращали на них внимания, если для нас не возникало непосредственной опасности. Мы стали похожи на тех людей, которые не могут расслабиться и наслаждаться жизнью, если не орет магнитофон. Видно, боятся настоящей тишины. К несчастью, выключить шум мы были не в состоянии, но сделали бы это с радостью.
Если не считать страстных разглагольствований Ленсена, все было в порядке. Метрах в тридцати шестеро солдат готовили пищу. Остальные просто отдыхали, закрыв глаза или уставившись в пространство.
Осень подула нам в лицо влажной свежестью. Мы прошли через столько страданий, что уже не чувствовали ничего, что в обычных условиях нагнало бы на нас уныние.
Мы находились почти в бессознательном состоянии. И не обращали внимания ни на стоны, ни на чужие страдания. Раненые кричали, умирали, но это не мешало нам при первой же возможности погрузиться в сон.
Раздали пищу: сосиски с соевым пюре, запечатанные в целлофан, — одну на двоих. Ясно дело, холодные. Во время отступления те, кто занимался провиантом, проявили чудеса преданности делу: они собрали столько старых мятых картофелин, что хватило заполнить коляску мотоцикла. Теперь их раздавали солдатам. Неожиданно через загородку перепрыгнули четверо наших товарищей. Они неслись во весь дух и размахивали руками. — Иван! — кричали они.
Мы все как один приподнялись с места. Стало ясно, что в следующие мгновения нам грозит новое сражение. На лицах застыло выражение загнанных зверей. Те, кто уже успел получить свою порцию картофеля, мигом проглотили ее.
К нам присоединился лейтенант Воллерс. Его полевая рация, которую он всегда держал рядом, передавала сигнал тревоги. Но мы не знали, какова численность противника. В спешке выставили патрули, чтобы узнать, оказывать ли сопротивление или поскорее уносить ноги.
Шестеро солдат, те, кто был рядом с Воллерсом, были посланы за пределы лагеря. Одним из них был я.
В других направлениях направили еще две роты.
Как и всем, мне не повезло. Было такое чувство, будто нас лишили сна для выполнения какой-то неприятной обязанности.