Последний солдат Третьего рейха
Шрифт:
— Если нам удастся перехватить их здесь, на подлете, до Берлина они не доберутся, — сказала Паула.
— Надеюсь, так и будет, Паула.
Я уже и позабыл про налет, будь он неладен. Из-за него я выпустил руку девушки. Решив, что истребители и сами знают, что делать, я снова приблизился к Пауле. Но тут рев вражеских бомбардировщиков заглушил звуки аэродрома.
— Смотри, Гиль, — сказала Паула, как всегда, неправильно произнеся мое имя. — Они летят оттуда — гляди!
Хрупкой рукой она указала на множество черных пятен в бледно-голубом небе, которые с каждой секундой становились все больше и больше.
— Сколько их! — вскрикнула она. — Гляди, вон летят еще.
Я смотрел, как
— Их, наверное, сотни.
Я испугался — за нас, за нее, за свое счастье.
— Надо выбираться отсюда, Паула. Становится слишком опасно.
— Да что ты. — Паула нисколько не испугалась. — Что с нами может случиться?
— Вдруг они начнут бомбить и нас: надо найти укрытие.
Я попытался утянуть ее за собой.
— Смотри. — Ее словно заворожило зрелище приближающейся опасности. — Они летят прямо к нам!
Зенитки из города начали обстрел бомбардировщиков.
— Ну же, быстрее. — Я схватил Паулу за руку. — В укрытие.
До бомбоубежищ, расположенных на территории аэродрома, нам не добежать. Я потянул Паулу к оврагу близ большого дерева.
— Но где же наши истребители? Она задыхалась.
— Сбежали, наверное: у врага слишком большое превосходство.
— Как ты можешь такое говорить! Немецкие асы не трусы!
— Им ничего не остается, Паула. Против них не меньше тысячи бомбардировщиков.
— Ты не имеешь права так говорить о наших героях!
— Прости, Паула. И верно: даже помыслить себе не могу, что они сбежали.
Над городом снова раздался грохот бомбежки. Германские солдаты не убегают, так-то оно так. Но кому об этом лучше знать, чем мне: ведь я отступал от самого Дона до Харькова. Правда, надо признать, немцы мужественно сражались против превосходящих (иногда в тридцать раз) сил противника. Так было и в России. Из оврага мы наблюдали, как бомбят город: удару подверглась также третья часть аэродрома и почти весь Темпельгоф.
Днем налеты совершались еще с большей жестокостью, чем ночью. В тот день Берлин и окрестности бомбардировали тысяча с лишним англо-американских самолетов. Им противостояло всего шестьдесят истребителей. Основной удар по противнику нанесла наша зенитная артиллерия: было сбито не меньше сотни самолетов. Наши пилоты-истребители действительно не трусили, но и им крепко досталось.
И ныне я, как наяву, слышу свистящий звук бомб, с высоты семи-восьми тысяч футов обрушившихся на Темпельгоф и аэродром, чувствую, как под их ударами сотрясается земля. Я вижу воронки, проделанные бомбами, горящие дома, облака дыма, поднимающиеся в небо на несколько сотен метров из нефтехранилищ, в которых начался пожар… Смотрю, как на жителей пригорода спускается дым. С широко раскрытыми от ужаса глазами я наблюдаю, как ураган вырывает из земли сразу десять-двенадцать деревьев. Слышу, как ревут двигатели сбитых самолетов, вижу, как они теряют высоту, взрываются и падают. А еще я вижу ужас в глазах Паулы, прижавшейся ко мне. Вокруг нас все горит и рушится. Мы спрятались на самом дне овражка, сжавшись в комочек. Паула спрятала лицо между моим плечом и щекой; я чувствую, как она дрожит; а вместе с нею дрожит земля.
Мы, испуганные будто маленькие дети, наблюдали за происходящим, не в силах пошевелиться. Уже после прекращения бомбардировки, унесшей двадцать две тысячи жизней, в Темпельгофе все еще раздавались взрывы бомб замедленного действия. Не меньше пострадал и Берлин; обычная жизнь столицы была полностью парализована. В Шпандау продолжался пожар, а на юго-западе города и через пятнадцать часов взрывались бомбы. Казалось, Темпельгофа больше не существовало.
Не помня себя от ужаса, выбрались мы из
— Гиль, — произнесла она. — Какой ужас. Ты только посмотри: я вся в грязи.
Ее голова опустилась ко мне на плечо. Даже не задумываясь, я поцеловал ее в лоб. Она не сопротивлялась. Теперь я не боялся поцеловать возлюбленную: мы уже прошли через полудетские игры. Я поцеловал ее волосы, как целуют испуганного ребенка. Ее слезы напомнили мне о плаче мальчика из Магдебурга. Я подумал и об Эрнсте, обо всех рыданиях и боли, испытанной на войне. Я испытал жалость и проявлял ее. Мое счастье слишком смешалось с болью. Я не мог принять его и забыть об остальном. В непрекращающемся хаосе моя любовь к Пауле казалась невозможной. Пока в разрушенных домах плачут дети, я не смогу жить с любимой. Ни в чем нет уверенности. Может, мне и не суждено пережить этот чудесный летний день, останется лишь моя любовь к Пауле, а я даже не знаю, как о ней сказать.
Все небо покрылось дымом: горел Темпельгоф, дороги, Берлин. Я перевел взгляд со светлых волос Паулы на царившие вокруг разрушения.
Мы снова упали на землю. Я не знал, как успокоить ее. Собравшись с силами, мы медленно направились к дороге, по которой ехали в направлении Темпельгофа грузовики спасателей. Не подавая сигнала, рядом остановился грузовик.
— Садитесь, молодежь. Нужна ваша помощь.
Мы переглянулись.
— Да, идем.
— Паула, я помогу тебе.
Спасатели забирали с собой всех встреченных на пути. Они решили оставить на произвол судьбы один район города и спасти второй. Несколько часов мы работали на развалинах, вытаскивали раненых. В наиболее опасных местах действовал отряд гитлерюгенда. [10] Многие из добровольцев погибли, будучи погребены под обрушившимися зданиями. Глаза мои по-прежнему застилал дым, а перед взором все время стояли картины происшедшего. Когда стемнело, мы зашли в полуразрушенный дом. Паула взялась за пуговицу на моем грязном кителе.
10
Гитлерюгенд (букв. «гитлеровская молодежь») — молодежная организация юношей (в возрасте 14–18 лет) в Германии (1926–1945 гг.) Действовала под контролем нацистской партии В нее входили также «Союз немецких девушек», «Союз немецких мальчиков» и «Союз девочек».
— Думаешь, мы сумеем здесь поспать? — спросила она.
— Кто знает. В любом случае…
— Вдруг нас обнаружат. Будут неприятности… О чем она думала?
— Да наплевать. Я слишком устал.
Паула, облизавшая пораненный палец, ничего не сказала. Я готов был сразиться хоть с Богом, хоть с дьяволом. Я обнял ее и страстно поцеловал; ее руки гладили мои волосы. Мы хотели вернуть то, что не удалось осуществить днем, но усталость взяла свое, и мы погрузились в сон.
Весь следующий день мы провели на спасательных работах. Чтобы более или менее наладить жизнь города, понадобилась неделя. Однако уже вечером нас сменили новые отряды добровольцев. К счастью, мне не дали никаких особых поручений.
Прошло еще два дня. Я не отходил от Паулы. Каждый день приносил из привезенной отцом посылки новую порцию шоколада и сигарет. Город зализывал раны и хоронил мертвецов. По улицам тянулись длинные погребальные процессии. Однако все уже возвращалось к своему обычному ритму.
В моем распоряжении оставалось пять дней. Паула делала все, чтобы отвлечь меня. К счастью, больше налетов не было. У Нейбахов выбило стекла и разрушилась крыша. В ста пятидесяти ярдах, на площади, упали бомбы: теперь она напоминала улицу в Минске.