Последний срок
Шрифт:
Босх не моргнув глазом приступил к изучению трупа, выискивая необычное в том, что лежало на брезенте, хотя ничего необычного там не было. Оглядел внутренние стороны рук – нет ли следов уколов; ногти – не обнаружатся ли инородные частицы.
– Я опоздал, – сказал он. – Есть ли что-нибудь такое, что мне следует знать?
– Парень приземлился лицом, что нехарактерно даже для самоубийц, – ответил Ван Атта. – И хочу привлечь твое внимание к кое-чему еще.
Он показал сначала на правую, затем на левую руку
– Все кости рук переломаны, буквально раздроблены, но нет сложных переломом и порывов кожи.
– О чем это говорит?
– О двух возможностях: первая – серьезно решив поквитаться с жизнью, он даже не вытянул перед собой руки, чтобы смягчить удар. Если бы он сделал это, была бы содрана кожа и мы видели бы сложные переломы. Но этого нет.
– И вторая возможность?
– Он не вытянул перед собой руки и не попытался смягчить удар, потому что в момент столкновения с землей был без сознания.
– И это говорит о том, что его выбросили из окна?
– Скорее уронили. Нам предстоит проверить это, смоделировав ситуацию, но впечатление такое, что он летел вниз отвесно. Если бы его вытолкнули или выбросили из окна, он упал бы на пару футов дальше от стены.
– Ясно. Что насчет времени смерти?
– Мы измерили температуру печени и произвели подсчеты. Как ты понимаешь, результаты неофициальные. По нашему мнению, смерть наступила между четырьмя и пятью часами.
– Таким образом, он лежал на дорожке час или более, пока его не заметили?
– Не исключено. Постараемся уточнить временной промежуток на вскрытии. Можно уносить его?
– Да, если это все, что ты хотел мне сказать. Увозите.
Спустя несколько минут Босх подходил по дорожке к гостиничному гаражу. На булыжной мостовой одиноко стоял «линкольн» с городскими номерами. Машина члена муниципального совета Ирвинга. Проходя мимо, Босх заметил за рулем молодого шофера, а рядом, на переднем сиденье, мужчину постарше в костюме. Заднее сиденье как будто пустовало, хотя затемненные стекла не позволяли судить об этом.
Босх поднялся по лестнице на следующий этаж, где располагались конторка портье и вестибюль.
Как правило, в «Шато» останавливались люди, ведущие ночной образ жизни. В вестибюле сидел на диване только Ирвин Ирвинг, прижимая к уху мобильный телефон. Заметив Босха, он быстро закончил разговор и указал на диван, стоящий напротив него. Гарри предпочел бы стоять, сохраняя тем самым превосходство, которое дает возможность двигаться, но сейчас подчинился. Опустившись на диван, он достал из заднего кармана блокнот.
– Спасибо, что приехали, детектив Босх, – начал Ирвинг.
– У меня не было выбора, господин член муниципального совета.
– Пожалуй, так.
– Прежде всего позвольте выразить вам соболезнования по поводу утраты сына. А во-вторых,
Ирвинг кивнул и посмотрел в высокое окно вестибюля. Снаружи под пальмами, зонтами и электронагревателями располагался ресторан на свежем воздухе. Там тоже никого не было, кроме официантов.
– Кажется, здесь никто не встает до полудня, – проговорил он.
Босх молчал, ожидая ответа на свой вопрос. Характерной чертой внешности Ирвинга был его всегда чисто выбритый, блестящий череп. Он выглядел так задолго до того, как брить голову вошло в моду. В управлении его называли мистером Чистюлей – из-за его облика, а также из-за того, что ему приходилось зачищать то и дело возникающие общественные и политические дрязги в среде крупной политической бюрократии.
Сейчас Ирвинг выглядел ужасно. Кожа посерела и обвисла. Он заметно постарел.
– Говорят, потерять ребенка – самое страшное горе. Теперь я знаю, что это правда. Не важно, в каком возрасте и при каких обстоятельствах… этого не должно быть. Это неестественный ход событий.
Босх не знал, что ответить. Он много раз встречал родителей, потерявших детей, поэтому не возразил Ирвингу. Тот, опустив голову, рассматривал узор на ковре.
– Я пятьдесят лет так или иначе служу городу, – продолжал Ирвинг. – И вот до чего дошел: не доверяю ни одной живой душе. Поэтому обратился к человеку, которого в прошлом намеревался сгноить. Почему? Сам не знаю. Полагаю, потому, что в наших стычках была прямота. И прямота есть в вас. Я не люблю вас, и мне не нравятся ваши методы. Но я питаю к вам уважение. – Ирвинг посмотрел на Босха.
– Детектив, скажите, что произошло с моим сыном. Думаю, в этом смысле я могу доверять вам.
– Какая бы ни была правда?
– Хорошо, – кивнул Босх.
Он хотел уйти, но Ирвинг еще не закончил.
– Я запомнил одну вашу фразу: «Ценится каждый, либо не ценится никто». Сейчас ваш тезис подвергнется проверке. Ценится ли сын вашего врага? Готовы ли вы приложить ради него максимум усилий? Согласны ли проявить ради него непреклонность?
Босх молча смотрел на Ирвинга. «Ценится каждый, либо не ценится никто». Таков его девиз. Но он никогда не произносил этого. Только следовал ему. И уж точно не говорил Ирвингу.
– Когда я это сказал?
Сообразив, что сболтнул лишнее, Ирвинг поник и казался сейчас смущенным стариком. Только глаза резко выделялись – как черный мрамор на снегу.
– Точно не помню. Просто знаю, что это ваш принцип.
Босх поднялся.
– Я выясню, что произошло с вашим сыном. Вы можете сказать мне, что он здесь делал?
– Нет.
– Каким образом вы узнали о его смерти?
– Мне позвонил начальник полиции. Я сразу же приехал. Но мне не позволили на него посмотреть.