Последний старец
Шрифт:
— Ты чего здесь? — спросил Павел.
— Не твое дело, убирайся! — ответил постовой.
— Как так, убирайся? Я к себе в келию иду… — начал было объяснять Павел.
— Какую еще келию? — возмутился служивый. — Всех ваших…, словом, всю вашу шайку монашескую того…, выгнали! А если и ты ихний, то тебе положено собрать вещи и явиться завтра к утру в милицейский участок. Словом, ступай!
На следующий день рано утром, как и сказали, в назначенное время, пришел Павел Груздев в милицейский участок, где его ознакомили с бумагой, в которой предписывалось ему покинуть Новгород в 24 часа. Всё! Единственное, что
Как и в Мологе, предстояло стать ему последним летописцем, последним молитвенником, поминающим имена всех выгнанных насельников разгромленных новгородских монастырей. В Хутынской обители разместилась сначала школа милиции, потом здесь устроили лечебницу для душевнобольных. Трагична судьба последнего наместника Хутынского монастыря — архимандрита Серафима. О нем отец Павел рассказывал:
«Наш монастырь был от Новгорода десять верст, Хутынь-то. А почему-то очень любили приглашать нашего архимандрита Серафима в Новгород, в гости на всякие праздники. Машин еще у нас не было. И вот с утра пешком тихонько пойдем по дороге, а то и на какой лошадке поедем в красавец город — Новгород Великий. Словом, поехали. Сопровождали нашего архимандрита Серафима чаще всего отец Виталий, иеродиакон Иона, а бывало, и я.
А наш архимандрит был когда-то еще в ту войну, императорскую, на фронте. Попали они, часть или вся армия, не знаю, в такое страшное окружение, что насекомых на них было — вшей, значит, — хоть рукой греби. Потом уж все поналадилось, вышли они по милости Бо-жией из окружения, а как долго там были — не знаю. Только с той поры у нашего архимандрита осталась привычка, — о. Павел потянулся рукой к волосам на голове, изображая, как то делал архимандрит Серафим, — ищет он, ищет вшей. «Ага! Вота она!» На себе вшей ловит. Приедем в Новгород, за стол сядем. Рыба на столе новгородская — сигинь, все хорошо. Сидим прекрасно. А наш архимандрит, гляжу — хвать — по фронтовой привычке на себе вшей ловит. Я ему: «Да отец Серафим! Ведь из бани только. Чисто всё. Ну ничего нету…»
Он мне отвечает: «А вот ты побывал бы там, где я был…»
«Ладно, — думаю, — не моего ума дело».
А потом уж, когда наш монастырь разогнали, служил он в церкви села Кучерово, здесь недалеко от Тутаева, там его и убили. Председатель колхоза со своей женой.
А было это в Христов день или на второй день Пасхи. Жена председателя была в церкви. А в ту пору свирепствовал «торгсин», золото скупали. И вот жена председателя колхоза стояла в храме и увидела митру на голове отца Серафима. Я ему и раньше говорил: «Батюшка, не надо надевать, только соблазн». А он мне: «Павлуша, может, они митры сроду-то не видели, пусть порадуются». «Да не надо, не надо!» — отговаривал я его. Ладно!
Пришла жена председателя домой и говорит мужу: «Сегодня в церкви была у попа шапка на голове, чистое золото».
А митру ему рукоделицы уже здесь сшили — из старых четок, веселинок, одним словом, стекло. Вдруг приходят к нему ночью, на второй день Пасхи — жил он там же, в Кучерове, где и служил. Я тогда жил еще в Мологе, а он в Кучерове. Словом, стучат к нему председатель колхоза с женой. Того-другого с собой ему принесли:
— Отец
— Ладно, ладно! Хорошо! Христос для всех воскресе! Входите.
Открыл дверь и пустил в дом. Пошел он что-то взять, посудину какую или еще что, или прямо тут наклонился, не знаю я точно. А они-то ему топором — у-ух! Голову-то и отхватили. Украли митру, а на ней — ни золота, никакой другой ценности.
Убитого его сюда, в Тутаев привезли. Освидетельствовал врач, Николай Павлович Головщиков, работал в санчасти. Ну чего? Ой-ой, да ведь он священник-то, как с ним быть? Родственников никого — монах. Царство небесное отцу Николаю Воропанову, одел, тело ему опрятал… А не знал того, что я знаком был с о. Серафимом, потому и не сообщил. Я уж потом узнал о кончине настоятеля. Отслужил о. Николай панихиду и похоронил архимандрита Серафима за алтарем Троицкого храма.
У нашего архимандрита простота была душевная и телесная. У меня фотокарточка с него есть, — заметил батюшка. — А председателя с женой где-то там судили, судили, но ничего не присудили. Потом, говорят, в войну их убили с детьми.
Так не стало отца Серафима. Голос, правда, был у него слабый, никуды не годен. У нас в монастыре кто хорошо пел? Это был отец Виталий, фамилия Летёнков, Иерофей, Нафанаил, Никодим… Да человек пятнадцать-то монахов. И всех их — оп-ля! Всех выгнали. Вот там, в Новгороде, на Хутынской горе, в обители преподобного Варлаама, были светлые минуты в моей жизни».
Часто вспоминал батюшка и другого новгородского архимандрита — Сергия, что жил в монастыре Антония Римлянина. Память приплывшего «на камени» из Рима на берег Волхова преподобного Антония о. Павел очень чтил и однажды даже сделал приписку под акафистом Антонию Римлянину: «Память преподобному празднуется 3-го августа. День моего рождения 1911 года». (Это день рождения о. Павла по паспорту), «Преподобный Антоний родился в Риме в 1067 году, приплыл же в Великий Новгород 1106 года с 7 на 8 сентября, — пишет о. Павел в своих тетрадях. — Помер 3-го августа 1147 г. на 81 году жизни. Первый его преемник — игумен Андрей».
С обителью Антония Римлянина были связаны у о. Павла очень важные в его жизни события. «Жил я в Новгороде и часто ходил на исповедь к архимандриту Сергию, — рассказал батюшка прихожанам в одной из своих проповедей незадолго до отъезда из Верхне-Никульского. — И вот однажды позвал он меня к себе и говорит: «Чадо мое сопливое! Хочу подарить тебе свою фотографию». А на оборотной стороне фотографии написано: «Юноша Павел! Бог был, есть и будет. Храни в себе веру православную! Архимандрит Сергий""
— И я архимандрит, — добавил о. Павел, обращаясь к прихожанам Троицкой церкви, где он прослужил тридцать два года, — и я вам завещаю: «Бог был, есть и будет! Храните веру православную!»
Между этими двумя завещаниями — расстояние длиной в шестьдесят лет. Первое написано в 32-м году: закрывались обители, уничтожались храмы, шли на Голгофу тысячи мучеников за Христа, но самое страшное — убивали память о православной России, и вся жизнь о. Павла стала хранилищем этой памяти. «Помяни, Господи» — вот главная молитва о. Павла о живых и мертвых, а у Бога мертвых нет, все живы.