Последний сторож
Шрифт:
Звали их Ян и Мария Гузка. Мнения супругов на мой счет разделились. Ян Гузка считал, что меня следует немедленно сдать немцам, потому что я наверняка еврей, и дознайся об этом фашисты — их семье придет конец. Моя же приемная мать заявила, что, хотя один глаз у меня черный, зато второй — голубой, и что я необрезанный, носик у меня аккуратный и нужно подождать, пока не вырастут волосики. Кроме того, если они будут соблюдать осторожность, никто ничего не узнает, а за то, что меня отнесут немцам, так и так никакой награды не предусмотрено.
Кстати, жилось моим приемным родителям совсем неплохо. Незадолго до этого в местечке поблизости с большим размахом прошел погром, о котором Гузок загодя предупредили родственники. Супруги скоренько запрягли лошадь, поехали
Приемный отец так уж сильно в этом не был уверен, и они скандалили, но по-тихому, чтоб не услыхали соседи, потому что соседское мнение могло перевесить. В конце концов пани Гузка победила и однажды ночью втихаря отнесла меня к ксендзу, который тайно меня окрестил. В каком-то смысле это облегчило мое положение, а в каком-то — еще больше запутало. Так или иначе, я легально стал римским католиком — Михалом Гузкой. Обе дочери Гузок, десятилетняя Кася и двенадцатилетняя Зося, запуганные родителями, держались от меня подальше. Если кто заходил в дом, меня прятали; потом уж я сам научился прятаться. Чаще всего в собачьей конуре. На всем белом свете только собаки и питали ко мне симпатию. Это слегка подрывало убежденность моего отца в том, что я еврей, поскольку, по всем поверьям, собака чует плохого человека.
О привязанности ко мне собак я упомянул не без причины, как вы сами вскоре убедитесь. Во всяком случае, когда мне исполнилось два года, я научился в мгновение ока исчезать, переодеваться, прятаться и прикидываться неживым так искусно, что, когда однажды заполз в наволочку, Ян Гузка, подложив ее себе под голову, так и проспал всю ночь, ничего не заподозрив. Не буду больше утомлять вас рассказами о своем детстве. Наверняка вы слышали десятки подобных банальных историй. Короче, войну я пережил, как вы сами можете убедиться.
Спустя четыре года после окончания войны, когда я пошел в первый класс, моя приемная мать рассказала мне все, что знала сама. Попросила прощения за то, что не сберегла обнаруженную в пеленках записочку, развела руками — больше, мол, ничего для тебя не могу сделать — и умерла. Дети в школе, посоветовавшись, решили большинством голосов, что никакой я не Гузка, а приблудный еврей, и взялись за меня всерьез. Обе приемные сестры и приемный отец не возражали. Ждать было нечего. Проплакав всю ночь, я распрощался с псом Шариком и удрал из дома. К счастью, никто меня не преследовал. Я частенько задумываюсь, что бы со мной стало, не сбеги я тогда. Впрочем, бог с ними со всеми. Я сбежал. Получилось, будто меня снова на ходу выкинули из поезда.
Вы спросите, что было потом? Путешествовал зайцем, воровал еду, спал где придется и в один прекрасный день попал в цирк. Насколько помню, я рассказывал, как хорошо ко мне относятся собаки. Так вот, в Варшаве проездом ненадолго остановился советский цирк-шапито, разбивший свои шатры в Белянском лесу. Я крутился поблизости и, улучив момент, во время уборки украдкой проскользнул в клетку с цирковыми собаками. Там было семеро пуделей, четыре шпица, целая свора фокстерьеров, две афганские борзые и любимец директора цирка огромный черный как смоль и злой как дьявол питбуль Саша.
Саша, как только меня увидал, вздыбил шерсть и ощерил пасть. Это конец, подумал я и покрепче зажмурил глаза. С минуту он жарко дышал мне в лицо и как бы раздумывал. А потом вместо того, чтоб загрызть, лизнул шершавым языком в щеку. Я заплакал, и он тоже так расчувствовался, что вдруг заскулил как щенок и сам вырыл мне норку в сене. Знаете ли, я всегда волнуюсь, рассказывая эту историю, хоть и произошла она давным-давно.
В Западном Берлине, когда я выбрался из сена, мне бы тоже пришлось несладко, если бы не мой дорогой питбуль Саша. Слава богу, директор Иосиф Иванович Петров, видя, как Саша ко мне ластится, а на него рычит, махнул
Я был честолюбив, но долгое время мне не везло. Удача улыбнулась только через шесть лет, в тот день, когда меня приставили к осветительным приборам. Я здорово направлял лучи света, так что казалось, будто акробаты крутят на одно сальто больше. Никто не мог этого объяснить, как и я, впрочем. Талант, да и только. Потом я увлекся шитьем костюмов. Кроил, сметывал, порол и снова сшивал. Мог так одеть карлика, что он выглядел великаном, мужчина — женщиной, а ребенок — старичком. В общем, превращал маленьких в больших, мужчин в женщин. Вы, наверно, подумали, что это как-то связано с моим детством. Не знаю, вполне возможно. Потом я начал наряжать одних зверей в других, а то и в людей. Таким образом я хотел их отблагодарить — мало ли что еще может приключиться.
Как-то заболел лев, и я пошил на питбуля Сашу костюм царя зверей, так что зрители не заметили подмены. А когда незабвенный — царство ему небесное — Саша по ошибке сожрал крысиный яд и сдох, переодел питбулем болтавшегося в цирке без применения алкаша-лилипута, благодаря чему тот встал на ноги. А теперь будьте внимательны: я подхожу к самому важному месту в своем рассказе. После гастролей в Лос-Анджелесе все наши циркачи, оглядевшись вокруг, дружно попросили политического убежища. Все, кроме директора, у которого в Москве осталась большая семья, четверых кагэбэшников, ну и, само собой разумеется, зверей. Это событие стало громкой сенсацией, телевидение без конца брало у нас интервью. В частности, я рассказал о своей технологии переодевания, и двумя днями позже некая быстро стареющая Звезда прислала за мной лимузин и предложила необычный заказ. Речь шла о создании шкуры молодой женщины, которую Звезда могла бы надевать, а вернее, влезать в нее, выходя из дома на приемы, церемонии присуждения Оскаров и т. д. Я согласился, поставив условие — натуральный материал должен быть отменного качества. Звезда заявила, что с этим проблем не будет. Целый месяц я трудился в ее сказочной резиденции в Малибу. Материал, который она мне предоставила, действительно был превосходен, ну и я постарался на славу. Безупречно белый цвет, кое-где несколько веснушек, темная родинка, лопнувший кровеносный сосудик, чуть просвечивающие голубоватые жилки на шее и руках. Нотабене: в этой шкуре в случае чего могла спрятаться парочка детишек. Подкладка, конечно же, тончайшего китайского шелка.
Из оставшегося материала я сделал еще одну экстра-класса шкуру с прикрепленным к ней любимым вечерним туалетом Звезды. Она была в восторге. Заплатила мне очень щедро, а главное — взяла меня с собой на один из тех закрытых голливудских приемов, на которые не допускалась вся тамошняя шваль, где я и познакомился с Д. Д. К. Кто он такой, мне, разумеется, было известно, но я честно признался, что не знаю, кто я такой. Мы разговорились. Кейн в то время находился на вершине славы — уже после создания трусов, но еще до истории с Соней. Он спросил, в какой области я подвизаюсь, и я ответил, что в основном прячу, преображаю, маскирую и довожу до совершенства. И указал ему на Звезду, а он не раздумывая предложил мне сотрудничество. Кейн как раз скупал один за другим телеканалы и объединял их в мощную информационную сеть, поставив перед собой задачу создания новой концепции «Теленовостей Кейна». Ни делать, ни смотреть новости в традиционном формате он больше не желал.