Последний свет Солнца
Шрифт:
Он тоже был молод. Ему можно простить эту ошибку, как и все другие.
Он услышал музыку. Поднял глаза. У него за спиной Брин начал тихо молиться.
Свет пролился на воду, бледный, словно лунный. А затем этот свет (который не был лунным) обрел очертания, форму, и Алун увидел, во второй раз, фей, скользящих над поверхностью озера под звуки флейт, колокольчиков и неизвестных ему инструментов. Он увидел царицу (снова), которую несли на открытых носилках, очень высокую, стройную, одетую в нечто напоминающее шелк или в еще более тонкую ткань серебристого оттенка (как его меч). Феи, проходящие мимо.
Нет, не мимо. На этот раз — нет. Музыка смолкла. Он слышал, как у него за спиной
Там был Дей, как и прежде (для них, наверное, прошло так мало времени, подумал он). Он ехал на белой кобыле с ленточками в гриве, и царица держала его за руку.
Тишина над водой. Тихое бормотание Брина было единственным звуком на поляне. Алун смотрел на эту сверкающую компанию и на своего брата (на отнятую душу брата). Он не собирался этого делать, но опустился на колени в траву. Теперь его очередь преклонить колени. Они так далеко зашли в полумир; лишь милосердие поможет им выйти обратно, а феи никогда не славились милосердием в сказках.
Однако они заключали сделки со смертными, к которым благоволили, и могло наступить окончательное равновесие, хотя мы его могли и не ожидать и не знать, когда оно наступит.
Стоя на коленях и глядя на высокую, бледную, изящную царицу в серебристом свете над водой, он увидел, как она взмахнула длинной, тонкой рукой, и ту, что вышла вперед, послушная, покорная, и подошла к повелительнице. Безмолвие. Он осознал, что Брин замолчал.
Серьезная, неулыбающаяся, до боли прекрасная царица фей снова махнула рукой, дважды, глядя прямо на него, и Алун понял наконец, что возможно снисхождение, милосердие, даже благословение, перемешанное со всеми горестями (чаша, из которой мы пьем). Она вытянула одну руку, как преграду, перед маленькой стройной фигуркой той, которая вышла вперед. Той, которую он знал, с которой беседовал, с которой занимался любовью в лесу.
“Ты вернешься обратно в лес?”
“А ты будешь горевать, если я не вернусь?” — спросил он тогда.
Ее волосы у него на глазах меняли цвет, от золотистого к темно-лиловому, а в конце стали серебристыми, как у царицы. Он знал эти перемены, знал это о ней. Из-за преграждающей путь руки, из-за запрета она смотрела на него, затем отвернулась в сторону и взглянула на фигуру по другую сторону от царицы. Алун проследил за ее взглядом и теперь тоже заплакал.
Последнее равновесие. Царица фей отпустила руку брата. И той же рукой, жестом плавным, как падающая вода, предложила Дею пройти вперед, если он пожелает.
Если пожелает. Он все еще был окутан, как одеянием, своей фигурой смертного, он не стал зеленым и не деформировался, как остальные. Он был слишком новым, все еще ее фаворитом, ехал на белой кобыле рядом с ней, держал ее за руку под звуки их музыки над водой, в ночном лесу.
Если пожелает. Как можно все это оставить? Уйти от этого сияния? Алуну хотелось (очень хотелось) позвать брата, но слезы текли по его лицу, а горло перехватило от горя, поэтому он мог лишь смотреть, как его брат (душа его брата) повернулся и посмотрел на царицу рядом с ним на носилках. Он был слишком далеко, и Алун не видел выражения его лица: печаль, гнев, страх, тоска, недоумение? Освобождение? Давно говорят, что такова природа сингаэлей: посреди самого яркого, сверкающего веселья они носят в себе предчувствие грядущих печалей, конца, который их ждет. Это в их обычае, источник музыки в их голосах, и, вероятно, это позволяет им уйти от этого сияния в положенный срок, когда другие этого не могут. Если известно, что дары посланы не навечно, их больше
Дей дернул повод коня и двинулся вперед, один, через озеро. Алун услышал, как Брин у него за спиной опять начал читать молитву. Он на короткое мгновение (которое могло бы продолжаться целую жизнь, если бы его удалось четко удержать в памяти) перевел взгляд на фею, пришедшую к нему, его личный подарок, его сияющий мир, который придется покинуть, и увидел, как она подняла руку из-за плеча царицы. Последнее прощание.
Дей подъехал к краю воды, спешился. Зашагал по траве. Он не парил, как другие, пока нет, он все еще был заключен в ту форму, которую знал его брат. Алун заставил себя стоять смирно. Он держал меч Вольгана. Дей остановился перед ним. Он не улыбнулся, не заговорил с ним: никакие слова не доходят через эту границу. И он не опустился на колени, старший, убитый сын Оуина Кадирского. Ведь это его младший брат. Можно было бы даже над этим посмеяться позже. Дей пошире расставил ноги, словно для того, чтобы стоять устойчивее. Алун вспомнил то утро, когда они ехали на север из дома, направляясь сюда. За этим воспоминанием нахлынули и другие, волнами. Да и как могло быть иначе здесь? Он смотрел в глаза брата и видел, что они изменились (и сейчас менялись). Ему казалось, что в них видны звезды, это было так странно.
— Да будет для тебя Свет, — прошептал он, едва шевеля губами.
— Да свершится это с любовью, — произнес за его спиной Брин, мягко, как благословение, слова, которые, казалось, взяты из какой-то древней молитвы, неизвестной Алуну.
— Как может быть иначе? — ответил он Брину, Дею, светлой царице и всем ее феям (и той, которую он сейчас терял), темной ночи и звездам. Он в последний раз занес меч и вонзил его в грудь брата, чтобы принять в дар от королевы его душу, равновесие и отпустить эту душу на свободу, чтобы она обрела покой в конце концов.
Когда Алун снова поднял взгляд, Дея уже не было, и феи исчезли, все это сияние. На воде и на поляне стало темно. Он судорожно вздохнул, почувствовал, что дрожит. Послышался какой-то звук. Пес подошел и ткнул его носом в бедро. Алун опустил дрожащую руку, погладил Кафала по голове. Еще один звук. Принц сингаэлей молча повернулся и позволил Брину ап Хиулу заключить его в объятия, как сделал бы отец, только его отец был так далеко отсюда.
Они так стояли долго. Потом Брин снова завернул меч в ткань, как прежде, и они пошли, и Брин положил его в то углубление, где меч лежал раньше. Затем он поднял глаза. Было темно. Факелы догорели.
— Поможешь мне, парень? — спросил он. — Этот проклятый валун вырос. Он тяжелее, чем был раньше, клянусь.
— Я слышал, что с ними это бывает, — тихо ответил Алун. Он понял намерение Брина. Подарок другого рода. Вместе навалившись плечом на большой камень, они снова сдвинули его и накрыли меч Вольгана. Потом они покинули лес, Кафал вместе с ними, и вышли под звезды выше Бринфелла. Фонари горели внизу, показывая им дорогу к дому.
А ближе к ним горел еще один факел.
Она ждала у калитки в прошлый раз, когда ее отец поднимался наверх. На этот раз Рианнон выскользнула со двора среди хаоса, вызванного возвращением. Ее мать распоряжалась приготовлением ужина, чтобы накормить всех, кто пришел им на помощь: призванных и явившихся неожиданно с запада, где кто-то — кажется, одна девушка — заметил едущих мимо эрлингов, побежал домой и поднял тревогу.
Таких людей надо уважать. Рианнон понимала, что она нужна, что ей следует быть рядом с матерью, но также знала, что отец и Алун аб Оуин опять ушли в лес. Брин сказал жене, куда он идет, но не сказал зачем. Рианнон места себе не находила, пока они не вышли из леса.