Последний свидетель. История человека, пережившего три концлагеря и крупнейшее кораблекрушение Второй мировой
Шрифт:
Вим незамеченным выскользнул из дома и вернулся с корзиной угля. В гостиной он подбросил угля в печь. По дому он двигался как тень. После этого он поднялся наверх, к матери.
Алозерий недолго радовался появлению своего единственного сына. Он быстро вернулся к прежнему пьянству, и поведение его стало еще более непредсказуемым. Он по-прежнему возвращался домой пьяный, пропивал большую часть зарплаты, а однажды даже приехал домой на такси, потратив на это кучу денег. Протрезвев на следующее утро,
– Где мой кошелек?
Он наверняка оставил его в машине, но, конечно же, не хотел в этом признаться. С диким взглядом он вошел в гостиную, подошел к раскаленной печи и собирался схватиться за нее голыми руками. Мать Вима отбросила вязание, вскочила и схватила мужа как раз вовремя.
– Ты что делаешь?! Ты же обожжешься!
Алозерий вздрогнул и медленно осел на пол. Через несколько минут он поднялся на ноги и побрел в кухню, что-то бормоча под нос. Мать Вима осталась в гостиной, не зная, что думать.
В последующие месяцы поведение Алозерия стало очень странным. Мать Вима уже несколько раз вызывала к нему доктора Дасберга. Тот осмотрел отчима и дал направление в больницу. Единственное, что могла сказать мать, так это то, что пьянство его погубило. На тумбочке у ее постели лежала карточка с телефоном больницы – туда следовало позвонить, если положение мужа окончательно ухудшится.
Долго ждать не пришлось. Приближалась зима. Ледяные осенние ветра насквозь продували ветхие дома на острове. К счастью, ветер дул с востока, и в гостиной дома тети Сьян было тепло. А вот спальня на третьем этаже нависала над улицей и продувалась насквозь. Виму казалось, что в доме дует так же, как на улице, и он закутался в одеяло с головой. Хенк уже спал, Джо собиралась ложиться.
Неожиданно они услышали дикий крик матери. Джо уже ложилась, Хенк продолжал посапывать. Брат и сестра бросились вниз со всех ног и увидели, как их мать, прижав к груди Бертуса, оттаскивает отчима от открытого окна. В комнате выл ветер. Мать левой рукой захлопнула окно. Алозерий был словно в трансе. Он что-то бормотал и прошел мимо них, не узнав.
– Все, пора звонить, – на удивление спокойно сказала мать. – Джо, присмотришь за Бертусом? Отец хотел выбросить его из окна – я еле-еле успела его остановить.
Вим и Джо неверяще смотрели на мать. У них не было слов. У соседей снизу был телефон. Крик матери их разбудил, и они открыли дверь. Мать поспешила вниз, а Вим и Джо остались ждать ее в гостиной.
Через несколько минут раздался дикий крик, но на этот раз это был крик ярости. Мать выскочила из дома Тикенсов, выкрикивая имя мужа. Алозерий снова открыл окно спальни, спустил брюки и начал мочиться прямо на улицу.
Ей удалось его успокоить, и она сидела с ним, пока через четверть часа за ним не приехали из больницы. Его поместили в третье психиатрическое отделение – «корзину для психов».
Через четыре недели Хендрик Алозерий лежал в гостиной в открытом гробу. Голова его
Одинокой матери с четырьмя детьми пришлось нелегко. Ни работы, ни денег, ни здоровья. Мать была слишком слаба даже для того, чтобы шить на ножной машинке, поэтому Джо часто не могла гулять и играть – ей нужно было помогать матери шить подгузники для сводного братца. Но эта работа ей по-настоящему нравилась – ведь теперь она вырвалась из-под ярма отчима.
Но легче всего стало Виму. После школы он отправился играть с Питом, чтобы не видеть гроба. Отчим наконец-то умер, но даже теперь Вим предпочитал держаться от него подальше. Через неделю все забылось, и в доме воцарился покой.
Мать много раз общалась с работниками социальной службы. В их доме то и дело появлялись странные люди. Один мужчина поднялся прямо наверх и стал копаться в их шкафах, чтобы понять, не слишком ли у них много вещей, чтобы претендовать на пособие. Его называли «смотрителем бедных».
В конце концов мать стала получать пятнадцать гульденов в неделю и специальные купоны от муниципалитета Амстердама. Виму не все нравилось. Одежда, которую приходилось носить, была ему ненавистна.
Они не могли выбирать одежду. Матери выдавали купоны в единственный магазин на Принсенграхт в самом центре города, и вся эта улица отлично видела, откуда взялась новая одежда Вима. Вим пытался замаскировать ее другой одеждой, но в школе все понимали, стоило лишь посмотреть на его черные гетры с двумя красными полосками. Вим чувствовал, что его заклеймили.
К счастью, в классе он был не единственным. Многие мужчины лишились работы и оказались на пособии от государства. У этого положения были свои преимущества. Виму и еще пятнадцати его одноклассникам позволялось спускаться в школьный подвал. Свет там был таким тусклым, что он видел лишь мальчика, который стоял в очереди прямо перед ним. Здесь детям из бедных семей выдавали овсянку на пахте, обезжиренных сливках. У Вима была собственная маленькая эмалированная миска; на дне он выцарапал свои инициалы. Вот так он, в одежде из магазина для бедных, стоял в очереди, держа миску в руке и дожидаясь нескольких ложек каши.
Мать переживала трудные времена отважно. Она почувствовала себя лучше, и ее прежнее обаяние отчасти вернулось. Но это продлилось недолго. На нее вскоре положил глаз брат Алозерия, дядя Гус.
Как-то раз во время обеда в кухне мать откашлялась и сказала:
– Мы уезжаем.
Дети непонимающе смотрели на нее.
– Мы уезжаем с Каттенбурга. Я не хочу иметь ничего общего с семьей вашего отчима. Я поищу маленький домик близ Остерпарка. У меня есть там знакомые – я жила там до встречи с ним.