Последний танцор
Шрифт:
— Редко.
— К врачам не обращался?
— Это началось за пятьдесят лет до твоего рождения. Я был тогда ребенком, страшно испугался и никому ничего не сказал.
— А когда случилось в последний раз? Судя по его голосу, Трент задал этот вопрос не из пустого любопытства. Я осторожно приоткрыл глаза. Все еще режет, но уже терпимо.
— Сейчас попробую вспомнить. Где-то за год или два до Большой Беды. Мы с Марком отправились в Нью-Йорк на переговоры с телепатами Кастанавераса. Марк собирался нанять нескольких человек для каких-то исследований. Тогда
— Ты что-нибудь помнишь, когда все заканчивается?
— Нет. Да и что там помнить? Когда на меня накатывает, я просто таращу глаза и пускаю слюни, как дебил.
— Сейчас ты разговаривал со мной.
Трент внезапно метнулся назад и в сторону и вскинул лазерное ружье. Я недоуменно посмотрел на него и с удивлением обнаружил, что уже не сижу, а стою. Как я так быстро вскочил с кресла, ума не приложу!
— Что я делал? — переспросил я, не веря своим ушам.
— Ты разговаривал со мной, — терпеливо повторил Трент; он вроде бы успокоился, но продолжал держать меня на мушке. — Минут семь или восемь.
— И что же я говорил?
— Очень странные вещи. Ты что-нибудь знаешь о Прикованном? Или о Посланце Равновесия?
— Понятия не имею!
— А о Неразрывном Времени?
— Каком таком времени?
— Вот и я тебя о том же спрашивал. А о Серафинах слыхал?
— Вроде бы ангелы такие есть, — неувереннно проговорил я. — Шестикрылые.
— Нет, это серафимы. Из Библии. А я о Серафинах спрашиваю. Властителях Хаоса.
— Впервые слышу! Трент опустил карабин:
— Ладно, верю. Так вот, старина, как раз о них ты мне и рассказывал.
Я очень медленно опустился в кресло и закрыл лицо руками:
— Господи, ну когда же все это кончится?!
— Скоро, — усмехнулся Трент, закидывая карабин за плечо.
— Как это? — не понял я.
— Очень просто. Сейчас четверть первого, и я на пятнадцать минут опаздываю на встречу с мадемуазель Альталома. Ничего страшного, все знают, что я вечно задерживаюсь, так что она, я думаю, сильно на меня не обидится.
— Неужели уже полночь?
— Уже за полночь, — поправил меня Трент.
Я бросил взгляд на часы. Они показывали семнадцать минут первого. Наступил новый день, третье июля две тысячи семьдесят шестого года.
16
Ичабод Мартин и Дуглас Риппер сидели в офисе последнего, с нетерпением ожидая ответного звонка Генерального секретаря Шарля Эддора.
Оба молчали, уныло озирая пустое пространство кабинета, еще не оживленное в этот ранний час какой-нибудь экзотической голографической проекцией.
Ждать пришлось долго. Новый день, третье июля две тысячи семьдесят шестого года, давно начался. Около десяти утра напротив письменного стола Риппера засветился голографический куб. Эддор заговорил, не дожидаясь, пока его изображение обретет четкость:
— Советник Риппер?
— Генсек
После недавней встречи, столь плачевно закончившейся, не могло быть и речи о доверительных отношениях, поэтому разговор проходил в сугубо официальном тоне.
— У меня мало времени, Советник. Прошу вас, если можно, покороче. Итак, что вас беспокоит?
— Ваш личный указ, представленный на утверждение Совета Объединения.
— Который! — не без иронии осведомился Генсек. — Насколько я помню, за минувшую неделю я направил в Совет три указа.
— Не притворяйтесь, вы прекрасно знаете, о каком указе идет речь, — сухо отрезал Риппер. — Вчера мы получили документ за вашей подписью, согласно которому во всей Системе вводится военное положение, выборы откладываются на неопределенный срок, а принятие поправок к Декларации Принципов предусматривается отныне простым большинством, а не двумя третями голосов, как раньше. Я и многие другие члены Совета считаем, что ни в одном из этих шагов нет настоятельной необходимости. Японский кризис — это локальный конфликт, да и тот возник лишь вследствие вашего молчаливого попустительства террористам и отказа привлечь Миротворческие силы для превентивного разгрома подпольного движения.
— Я не разделяю вашу точку зрения, Советник Риппер, — спокойно парировал Эддор. — У вас все?
— За всю историю Объединения, — напомнил Риппер, — только три личных указа Генерального секретаря не прошли утверждение на Совете. Боюсь, этот окажется четвертым. Поэтому я предлагаю вам, пока еще есть время, отозвать его. В противном случае вас публично высекут на заседании, и я тоже постараюсь приложить к этому руку.
Эддор вздохнул:
— Послушайте, Дуглас, вы же отлично знаете, что военное положение — мера временная. Как только мы утихомирим смутьянов, сразу же проведем выборы. Уверяю вас, у меня нет ни малейшего намерения сменить пост Генерального секретаря на диктаторские полномочия.
— Я вам не верю. Но у вас все равно ничего не получится. Я контролирую достаточно голосов, чтобы наложить вето на любой ваш указ, и если вы...
Хотя голос его звучал по-прежнему ровно и даже мягко, высказанное Шарлем Эддором в последующие пару минут не оставляло сомнений в том, что он уже перешел ту грань, за которой отступление невозможно.
— Ты опоздал, неудачник! — оборвал он Риппера. — Машина уже запущена, и тебе меня не остановить. Впрочем, можешь попробовать, — милостиво кивнул Эддор и хищно осклабился. — Тогда и посмотрим, у кого не получится.
Риппер заговорил очень медленно, пытаясь контролировать овладевшую всем его существом ярость, но она все равно прорывалась сквозь сдержанные интонации его голоса.
— Вы совершаете ужасную ошибку, Шарль. В своем стремлении избавиться от меня вы ставите под удар всю Оккупированную Америку.
— Там видно будет, кто из нас ошибается, — пожал плечами Генсек.
— Черт побери, Эддор! Неужели вы не понимаете, чем грозит всеобщее восстание? Хотите, чтобы по улицам потекли реки крови?!