Последний танец Марии Стюарт
Шрифт:
– Боже, храни королеву Елизавету! – воскликнул палач и наклонился, чтобы взять голову. Он ухватил ее за шарф и поднял в воздух. Внезапно она разделилась; сама голова упала на эшафот, а палач остался стоять с париком и шарфом в руке. Люди ахнули, увидев седые волосы Марии. Лежавшая голова смотрела на них, ее губы шевелились.
– Так сгинут все враги королевы! – закричал граф Кентский, расставив ноги над упавшей головой.
– Да! Так сгинут все враги Священного Писания! – завопил настоятель.
Шрусбери отвернулся и заплакал.
Палач попытался поднять юбки Марии и забрать ее подвязки, что было его привилегией, освященной временем.
– Что?.. – вскричал Булл, отдернув руку.
Геддон подбежал к обезглавленному телу и недоуменно обежал вокруг него. Потом он сел рядом с ним и испустил громкий протяжный вой, словно донесшийся из потустороннего мира. Он покатался в крови и встал на страже возле тела.
Джейн и Элизабет бросились к лестнице. Они забыли свою клятву перед госпожой, и ее тело осквернили. Но им преградили путь.
– Нет! Вы не подниметесь туда!
– Мы должны позаботиться о ее теле! Мы обещали…
– Теперь ваши обещания ничего не значат для нее.
Настоятель вскочил на эшафот и схватил Геддона. Он ткнул пса носом в лужу крови и попытался заставить его пить ее.
– Джон Нокс предсказал, что псы будут пить ее кровь! – закричал он. – Пей, дворняга!
Но Геддон с рычанием извернулся и вонзил зубы в его запястье.
– Дьявольское отродье! – взвизгнул каноник и отпустил его.
Паулет положил голову Марии на бархатную подушку и поднес к открытому окну, чтобы показать ее людям, собравшимся снаружи.
Но ничто не было таким, как должно быть. Эта голова принадлежала не Марии, а какой-то незнакомой пожилой женщине. Граф Шрусбери плакал. Мария не испугалась и не выглядела сломленной на эшафоте – нет, она была счастлива и безмятежна. Внезапно его обязанность рассказать королеве Елизавете о том, как сгинула ее великая соперница, показалась далеко не завидной.
Ничто не было таким, как ожидалось.
Они забрали ее распятие и дневник, ее окровавленную одежду, саму плаху и все остальное, к чему она прикасалась. Все это превратилось в пепел на большом костре, разведенном во дворе замка. Не должно было остаться никаких реликвий, никаких памятных вещей. Любые следы земного присутствия королевы Шотландии подлежали уничтожению.
Ничто не было таким, как ожидалось.
Но оставалось тело королевы, которое не могло исчезнуть, свидетели казни, которые будут рассказывать об этом событии и описывать все, что они видели, памятные вещи, которые она уже раздала. Остались места, где она жила, люди, которых знала, ребенок, которого она родила, – и все это было возвышено и вписано в историю той смертью, которую она приняла. Чем тщательнее оттирали эшафот и старались избавиться от ее вещей, тем более ценными становились оставшиеся реликвии.
Когда пламя охватило ее алое платье, где-то в замке зашевелилось и обрело новую жизнь плесневеющее полотно с ее девизом «В моем конце – мое начало».
XXXIV
Adoro, imploro, / Ut liberes me.
Молю на коленях, / Даруй мне свободу.
Когда она обрела свободу, многочисленные Марии Стюарт, заключенные в одном теле, разлетелись по своим владениям, разделяясь на несоединимые элементы.
Молодой и прекрасный дух вернулся
Там, в сумраке огромного собора, где она сочеталась браком в блеске земной славы, ее дух услышал пожилого священника – тогда молодого человека, – рассказывавшего о ней и о былых днях.
– В том месте, где мы сейчас собрались, многие из нас видели королеву Марию в день ее бракосочетания, облаченную в царственный наряд, так густо усыпанный самоцветами, что она сияла наравне с солнцем, прекраснейшая и очаровательная, как ни одна другая женщина на земле. Эти стены украшали золотая парча и бесценные гобелены. Повсюду стояли троны и престолы, занятые принцами и принцессами, которые съехались отовсюду, чтобы принять участие в торжествах. Величественный дворец был наполнен до отказа, с роскошными пирами, пышными балами и маскарадами; на улицах и площадях устраивали рыцарские турниры и поединки. Иными словами, можно сказать, что в те дни наша эпоха превзошла своим блеском величие всех предыдущих столетий.
Прошло немного времени, и все это развеялось, как дым. Кто мог поверить, что такая перемена могла постигнуть ее, которая тогда казалась неуязвимой и победоносной? Кто мог поверить, что мы увидим в заключении ту, которая даровала свободу заключенным, увидим в бедности ту, которая привыкла щедро давать другим, увидим глумление и злобу тех, кого она осыпала почестями, и наконец, как низменный топор палача лишает жизни ту, которая была королевой дважды? Ту, которая делила супружеское ложе с французским монархом, обесчестили на эшафоте, и ее красота, которая слыла одним из чудес света, поблекла в мрачной темнице и была погублена смертью.
Он обвел взглядом собор:
– Это место, которое она окружила великолепием, теперь затянуто черной тканью в знак траура по ней. Вместо свадебных факелов мы видим похоронные свечи, вместо радостных песен слышим вздохи и стенания, вместо рожков и валторн – звон погребального колокола.
Бог как будто решил возвеличить ее добродетели бедствиями и лишениями, которые она претерпела. Другие оставляют своим потомкам заботу о строительстве роскошных монументов, чтобы избежать забвения. Но смерть этой королевы избавляет вас от этой заботы, ибо она запечатлела в сердцах и умах людей образ постоянства, который не принадлежит только нашей эпохе, но пребудет навеки.
Юный дух был тронут и полетел дальше.
Та, которую называли «чудовищным драконом» и «угрозой протестантизму», прилетела в Лондон и наконец увидела Елизавету во плоти. Она видела ее горе и потрясение, когда ей сообщили о казни, и теперь поняла, что министры и советники королевы привели приговор в исполнение по своей воле. Но это не имело значения. Она увидела празднества и поняла меру человеческой ненависти, но ее это не тронуло.
Мать отправилась в Шотландию и увидела Якова, взрослого мужчину, облаченного в черное. Она увидела и придворных, новых людей, которых не было во время ее правления. Старые же – те, кто властвовал над умами и сеял ужас в ее время, – теперь почти исчезли. Но Холируд и Эдинбургский замок остались такими же, как прежде.