Последний танец Марии Стюарт
Шрифт:
Нау схватил ее за рукав.
– У меня дрожит рука, когда я пишу это, – сказал он.
– У меня дрожит сердце, когда я думаю об этом, – ответила она. – Но продолжайте. «Теперь, поскольку нет определенного дня, назначенного для выполнения вышеупомянутого замысла, для моего скорейшего освобождения желательно, чтобы шестеро джентльменов имели наготове четверых крепких слуг с быстрыми лошадьми, которые сразу же по исполнении вышеупомянутого замысла оповестят всех о моем освобождении прежде, чем мои тюремщики узнают об успехе вышеупомянутого замысла и получат время для укрепления этого места».
– Почему вы все время говорите о «вышеупомянутом
– Не знаю, как еще назвать это, – призналась Мария. – Я не хочу произносить… слово. Но я хочу, чтобы это случилось! Возможно, меня удастся освободить и без того; тогда я должна изложить запасной план. Продолжайте: «Не допускайте открытого мятежа в Англии без зарубежной помощи и поддержки и не убедившись сначала, что я нахожусь в безопасности, либо освободившись из заключения, либо оказавшись под защитой многочисленного войска. Иначе королева снова захватит меня и заключит в такую темницу, из которой я уже не смогу вырваться. Кроме того, она будет с крайней жестокостью преследовать всех, кто способствовал моему бегству, о чем я буду сожалеть гораздо более, нежели о любых бедствиях, которые постигнут меня саму».
– Теперь вы сбиваете их с толку, – сказал Нау. – Сначала вы говорите, что первым делом нужно убить Елизавету, а потом, что сначала нужно спасти вас. Как же им поступить?
– Так, как решит судьба! – отрезала она, готовая сорваться на крик от этой пытки. – Как решит судьба… я не знаю! Ее смерть, моя смерть, или никто из нас, или мы обе…
– Тогда, мадам, вам лучше вообще не отвечать или послать расплывчатый ответ, – строго сказал секретарь. – То, что вы говорите сейчас, не помогает заговорщикам, но выдает вас врагам.
– Мне все равно! – вскричала она. – Мне все равно! Пусть враги получат меня, лишь бы все закончилось! Я больше не могу так жить, это живая смерть, мое наказание слишком велико! Лучше мне расстаться с жизнью, чем дальше терпеть это!
Нау встал:
– Я пошлю за отцом Депре. Теперь вы говорите о самоубийстве, но призывать свою смерть в отчаянии – смертный грех.
Мария вцепилась в его руку:
– Я запрещаю вам уходить. Я не думаю о самоубийстве и не впадаю в отчаяние. Это мое последнее решение, которое покончит со всеми остальными, и я принимаю свою судьбу. Всю мою жизнь судьба пыталась управлять мной, и теперь я наконец подчинюсь ей.
– Ответ на это письмо будет величайшей глупостью, – сказал он.
– Друг мой, это не глупость, а игра. Это риск, на который я готова пойти, поскольку, что бы ни случилось, я останусь в выигрыше. Если я освобожусь, то буду рада, а если меня схватят, осудят и казнят, то я все равно освобожусь и буду радоваться вечно. Я больше не буду пленницей!
– Но мадам, ваши преданные сторонники…
– Я обязана так поступить ради них. Они готовы умереть за меня; их храбрость не знает пределов. Разве я не должна быть готова умереть за них? Я буду свидетельствовать об истине – о том, что нахожусь здесь не из-за убийства Дарнли в Шотландии двадцать лет назад, но из-за моей веры и королевской крови.
– Умоляю, не поддавайтесь этому искушению! – тихо попросил Нау.
Мария совершенно успокоилась и избавилась от страха. Она знала, что должна делать, и принимала это той частью своего существа, которая находилась за пределами понимания.
– Отдайте письмо Керлу и распорядитесь зашифровать его. Подготовьте его к отправке
Когда он ушел, она от облегчения расплакалась.
XXVII
Нау передал письмо пажу. Шестнадцатого июля, когда должен был вернуться пивовар, паж отнес письмо в погреб и положил в тайник. Во второй половине дня пустую бочку выкатили наружу, уложили на повозку и вывезли из замка. Потом пивовар спешился и достал письмо. Паулет и Фелиппес, ожидавшие поблизости, забрали письмо и ускакали.
Поздним вечером Фелиппес закончил расшифровку и некоторое время сидел, улыбаясь в пустоту. Все закончилось. Он набросал эскиз виселицы на обратной стороне своего перевода. Уолсингем оценит его юмор.
Внезапно у него появилась идея. Будет лучше узнать имена всех заговорщиков прямо от незадачливого Бабингтона. Как опытному фальсификатору ему не составило труда добавить постскриптум:
«Я буду рада узнать имена и титулы шестерых джентльменов, готовых осуществить вышеупомянутый замысел, ибо в таком случае я смогу дать дальнейшие советы на ближайшее будущее, особенно о том, как скоро и каким образом вам следует выступить и кого еще можно ознакомить с вашими планами».
Он передал письмо своему помощнику Артуру Грегори, который умел мастерски вскрывать письма и снова запечатывать их так, что не оставалось никаких следов.
Фелиппес откинулся на спинку стула. Пора собрать заговорщиков: они послужили своей цели. Осталось лишь подождать ответа Бабингтона, но даже в этом не было необходимости – всего лишь завершающий штрих.
Уолсингем знал, что это будет трудно, но не знал, что настолько. Он почтительно представил королеве доказательства заговора. Он ожидал, что это расстроит ее – возможно, потому, что собственный успех странным образом расстроил его. Единственный раз в жизни ему хотелось ошибиться, когда он плохо думал о человеке. Но так никогда не получалось.
Тем не менее реакция королевы оказалась жесткой. Она молча читала и перечитывала письмо. Потом отложила его и принялась расхаживать по комнате.
– Дражайшая государыня, – сказал Уолсингем. – Даете ли вы разрешение арестовать ее?
– Нет! – отрезала Елизавета.
– Нам нужно получить доступ к ее документам, – настаивал Уолсингем. – Она хранит целые кипы бумаг в своих покоях в Чартли-Манор и тщательно бережет их. Теперь ради вашей безопасности необходимо, чтобы мы изъяли их и выяснили масштабы заговора.
Елизавета царапала шею, оставляя красные следы.
– Это письмо… – наконец сказала она и замолчала. Нежданная новость явно вывела ее из равновесия. Она выглядела так, словно получила пощечину; на ее лице отражалось потрясение и глубокое разочарование. – Это письмо… лучше бы ей никогда не писать его.
– Скоро она будет думать так же. Но что сказал Пилат? «То, что я написал, было написано» [24] . Все должно остаться так, как есть, а ее необходимо арестовать…
24
Этой фразы или близких слов нет ни в одном из Евангелий (примеч. пер.).