Последний танец Марии Стюарт
Шрифт:
Шум усилился до грозного рокота. Внезапно Мария поняла, в чем заключается отличие: они уже носили одежду для верховой езды и сапоги со шпорами. Это означало, что они собираются достаточно рано завершить судебное заседание, чтобы уехать при свете дня. Они уже все решили, и теперь не имело значения, что она скажет.
– Мои преступления, за которые я на самом деле предстала перед судом, состоят в моем происхождении, причиненных мне обидах и несправедливостях, а также в моей вере. Я по праву горжусь первым, могу простить второе, а третье было моим единственным утешением и надеждой во времена бедствий.
– Однако тот, кто заботится об ослятах и поросятах, частенько бьет свою жену! – выкрикнул один из заседателей.
– И у каждого убийцы есть мать, которая стоит возле виселицы и восхваляет его добродетели! – крикнул другой. – «Только не мой Грегори! Он всегда так хорошо поливал цветы!»
Все покатились со смеху, и даже Уолсингем захохотал. Сесил пытался восстановить порядок.
Мария расплакалась, что лишь сильнее ожесточило их. Она всегда ненавидела травлю на арене, где животное на цепи атаковали своры ощерившихся псов, жаждущих крови. Она отказывалась смотреть на эту забаву, с болью вспоминая своего ручного медведя во Франции, такого доброго и послушного. Теперь она как будто сама превратилась в медведя, брошенного на растерзание собакам. Говорили, что Елизавете очень нравится травля медведей и это одно из ее любимых развлечений…
– Продолжим, – сказал Сесил. – Давайте перейдем к следующему обвинению: переписке с врагами Англии и подготовке к испанскому вторжению.
Он кивнул Уолсингему, и тот поднялся с места:
– У нас есть множество писем, доказывающих это. Она писала своим агентам в Париже, испанскому послу Мендосе и самому Филиппу, подстрекая их к этому.
Он открыл объемистую сумку и вывалил письма на стол. Несколько штук упало на пол.
Мария усилием воли подавила дрожь в пальцах и заставила себя дышать ровно.
– Я не отрицаю, что жаждала свободы и делала все возможное, чтобы добиться ее, – сказала она. – В этом я руководствовалась естественным человеческим желанием. Когда королева Елизавета отказала мне, я обратилась к другим странам. Я не решалась на это до тех пор, пока не была жестоко обманута мирными договорами, исключавшими мое участие, пока все мои дружелюбные предложения не были отвергнуты, а мое здоровье не пошатнулось от сурового заключения.
В зале наконец наступила тишина.
– Я писала моим друзьям и умоляла их помочь мне освободиться из множества позорных тюрем, где Елизавета содержала меня почти девятнадцать лет, пока я не потеряла здоровье и остатки надежды.
– Довольно! – произнес Бромли и поднял руку. – Сегодня мы судим не королеву Елизавету.
– И еще, мадам, – добавил Сесил. – Когда обсуждались условия последнего мирного договора, предусматривавшего ваше освобождение, – договора о совместном правлении с вашим сыном, королем Яковом, – каким был ваш ответ? Ваш подручный Морган прислал сюда Перри, чтобы убить королеву!
– Нет! – воскликнула Мария. – Я ничего не знала об этом! Если Морган сделал
– Ха! – сказал Сесил. – Нам известно, что вы стояли за всеми этими заговорами. О, вы надеетесь обмануть нас, но мы хорошо знаем, кто вы такая! Поистине дочь погибели!
Мария пристально посмотрела на него.
– Милорд, вы мой враг, – наконец сказала она.
– Да! – воскликнул Сесил. – Я враг всех врагов королевы Елизаветы!
Она посмотрела на раскрасневшиеся, возбужденные лица. Шпоры на их сапогах звякали, когда они ерзали на скамьях. Скоро они выйдут на свежий воздух и поскачут на юг, смеясь, беседуя и останавливаясь в тавернах. Они будут комментировать ее слова, передразнивать ее и устраивать маленькие представления для своих покровителей. Кто-нибудь облачится в черное покрывало, набросит на голову белую вуаль и скажет скрипучим голосом: «Я помазанная королева…»
– Я буду говорить только перед настоящим парламентом, в присутствии королевы и ее совета, – сказала она. – Вижу, что было глупостью выступать перед этим судом, где все так явно и чудовищно предубеждены против меня. – Она поднялась со стула. – Я прощаю вас всех, – обратилась она к собравшимся. – Милорды и джентльмены, я вверяю себя в руки Господа.
Мария повернулась и медленно направилась к ближайшей двери. При этом она прошла мимо стола, где королевские юристы лихорадочно строчили свои записи.
– Упаси меня Боже снова иметь дело с вами, – с улыбкой добавила она.
Потом, прежде чем Сесил или Бромли успели остановить ее, она вышла из зала.
Сесил встал и призвал всех к порядку:
– Джентльмены, джентльмены! Вы все слышали. Наша милостивая королева призывает нас еще раз собраться в Лондоне для оглашения приговора через десять дней, начиная с сегодняшнего. – Он поднял документ с инструкциями от Елизаветы. – Теперь вы можете идти!
Мужчины начали энергично вскакивать со стульев и скамей.
Из окна Мария видела двор, полный людей. Их яркие плащи образовывали многоцветный узор на фоне серых камней. Скоро они уедут отсюда и разнесут вести по всей стране.
Она легла и закрыла глаза. Когда Мария встала и снова выглянула в окно, двор опустел.
XXX
Уолсингем волочил больную ногу, прогуливаясь вместе с Сесилом, который тоже хромал из-за перелома ноги, полученного во время скачки. Они медленно двигались от лодочного причала к тропе, ведущей к загородному дому Уолсингема в Барнс-Элмс.
Погода до последнего времени оставалась очень теплой; несмотря на конец ноября, никто из мужчин не нуждался в плаще, и солнце согревало их плечи. За ними у берега плескалась Темза, и множество судов по-прежнему бороздило ее воды.
– Моя немощь – результат падения с седла, – сказал Сесил. – Я старался поскорее успеть повсюду, но лишь заработал хромоту.
Его правая нога находилась в туго перевязанном лубке.
– А моя хромота вызвана упрямством ее величества, – отозвался Уолсингем. – Право же, не знаю, как и продолжать. Желудок болит, колено распухло, нога кровоточит… – Он горестно повысил голос, и Сесил с тревогой посмотрел на него. Неужели он собирается заплакать?