Последний танец вдвоем
Шрифт:
– Гммм… – Джиджи чувствовала, что она разрывается между его энтузиазмом и своим нежеланием выставлять на всеобщее обозрение то, что было до сей поры ее личным, глубоко интимным удовольствием, которым она делилась только с самыми близкими подругами. – «Почти старинное» – вы это только что придумали?
– Должно быть. Недурно, правда? – сказал он горделиво.
– Но простите меня, мистер Джимми, разве честно называть что-то совершенно новым и почти старинным одновременно?
– Джиджи, мне кажется, ты привередничаешь, – вступила в разговор Саша. – Ничто нельзя считать старинным, пока ему не исполнилось ста лет. А твоему белью в основном лет по шестьдесят, максимум – восемьдесят. Кроме того, ты ведь не называешь его «поношенным бельем», правда? Но именно таковым оно
– Девочки, девочки, не будем спорить зря, – заулыбался мистер Джимми. – Все равно я не смогу ничего сделать без мнения Джиджи о вещах, без ее набросков и текстов. Надо начать с малого – попробовать собрать коллекцию предметов из тридцати. Тогда, если клиенты на нее не клюнут – что меня бы очень удивило, – то ваши потери будут невелики, а деньги вкладываю я.
– Кстати, о деньгах… – сказала Саша многозначительно, облизывая губы, как медведь, наевшийся меда.
– Кстати, о деньгах, милые дамы. Джиджи будет получать свою долю прибыли от каждой проданной вещи, но я начну производство только после того, как буду уверен, что это дело будет иметь успех.
– А я предложила бы другой метод, – невозмутимо сказала Саша. – Аванс в счет гонорара, как делается в книготорговле. Поскольку Джиджи будет подбирать белье, писать к нему текст и рисовать, то, следовательно, она будет играть одновременно роль редактора, автора и художника. Так что, если она даст согласие потратить свое время на эту работу, вам следует выплатить ей определенную сумму авансом, а остальное – после окончания ее части работы, прежде чем вы поставите вещь на поток. В таком случае, даже если вы окажетесь без прибыли – упаси господи, – она не останется без должного вознаграждения за свой труд. Иначе выходит, что она будет работать задаром. Подумайте сами, мистер Джимми: тридцать карточек! А рисунки? Ведь ей надо будет придумать тридцать женских образов!
– Интересный подход, – проворчал мистер Джимми. – И что же, мне придется превратиться из галантерейщика в благородного книгоиздателя?
Внимательно слушая, Джиджи чувствовала, что, если отбросить ее щепетильность по поводу подлинности вещей, сама идея мистера Джимми просто великолепна. Для нее искать старинные вещи и придумывать к ним сюжеты было развлечением, но ей не приходило в голову, что из этого можно делать деньги.
– Мой литературный агент мисс Невски предложила решение, которое мне кажется разумным, – откашлявшись, объявила она очень официальным тоном. – Конечно, мистер Джимми, ей еще предстоит обсудить с вами наедине условия аванса, из которого она, естественно, будет получать свой гонорар, как и подобает агенту. Творческой личности не стоит вдаваться в такие подробности: это отрицательно сказывается на душевном равновесии. Сама мысль об этом вызывает у меня тошноту.
– Джиджи у нас чувствительная и ранимая, мистер Джимми, – сказала Саша. – Зато я – человек реалистичный и приземленный. У меня ничто не вызывает тошноту. Так что, может, обсудим вопрос гонорара завтра в вашем офисе? Я вижу, нам уже несут обед, а мне совсем не хочется есть омара «фра дьяволо» и обсуждать финансовые дела одновременно.
III
– Мадам Айкхорн!
В четвертый раз за это утро администраторша третьего этажа отеля «Ритц» мадемуазель Элен постучала в дверь спальни Билли. Накануне горничные докладывали ей, что на всех дверях, ведущих в апартаменты Билли, висели таблички «Прошу не беспокоить», поэтому убрать в номере им не удалось. Само по себе это не было чем-то необычным – человек вполне может хотеть уединения, – но, с другой стороны, такой длительный отдых неизменно должен сопровождаться заказами по телефону еды в номер. Однако мадемуазель Элен справилась в отделе обслуживания в номерах и выяснила, что никаких заказов из этого номера не поступало с позавчерашнего дня. Когда она обратилась к консьержу, тот сказал, что мадам Айкхорн не покидала отеля с того момента, как в четверг незадолго до полуночи вернулась из Оперы.
Мадам Айкхорн уже давно жила в «Ритце», и все настолько привыкли к ее бессистемным отлучкам и возвращениям, что до этого момента ее затворничество воспринималось не более как очередной каприз. Однако сегодня уже пора было принимать какие-то меры.
Постучав еще раз, молодая женщина в изящном черном костюме вставила ключ в замочную скважину, но оказалось, что изнутри дверь закрыта на цепочку.
– Мадам Айкхорн! – прокричала Элен в узкую щель. – У вас все в порядке? Вы меня слышите? Это мадемуазель Элен.
– Уйдите и оставьте меня в покое, – донесся из глубины комнаты голос Билли. В комнате было абсолютно темно из-за плотно закрытых ставен и задернутых штор. А в Париже сияло полуденное солнце.
– Мадам, вы нездоровы? Я немедленно пришлю вам врача.
– Я совершенно здорова. Прошу вас оставить меня в покое.
– Но, мадам, вы больше двух дней ничего не ели.
– Я не голодна.
– Но, мадам…
– Отстаньте от меня! Что я должна сделать, чтобы мне дали здесь спокойно побыть одной?
Мадемуазель Элен тихонько закрыла дверь. По крайней мере, она жива – не утонула в ванне, не ударилась головой, поскользнувшись на мокром кафеле, и не лежит без чувств в своей постели. На какой-то миг у мадемуазель Элен отлегло от сердца, но она твердо вознамерилась держать ситуацию под контролем и отдала соответствующие инструкции персоналу третьего этажа. Им надлежало следить за номером и докладывать немедленно, если кто-нибудь будет входить или выходить. Ни одному человеку не позволено голодать в парижском отеле «Ритц» и – что еще хуже – спать на одних и тех же простынях две ночи подряд!
Свернувшись калачиком под легким одеялом, которое служило ей сейчас единственной защитой от жестокости внешнего мира, Билли безуспешно пыталась снова заснуть. Вернувшись из мастерской Сэма, она приняла лошадиную дозу транквилизаторов и снотворного, чтобы заглушить душевную боль. В мастерской она привела все доводы, какие способна была найти, в попытке объясниться с Сэмом, но с тем же успехом она могла бы обращаться к стенам. Все получилось так нелепо, так несправедливо! Она чувствовала себя внезапно покинутой, как если бы Сэм вдруг взял и умер у нее на руках. В отеле Билли сначала мерила шагами свои апартаменты, взывая опять к одним безмолвным стенам, как будто эта другая комната могла облегчить ее безнадежное отчаяние, дать ей утешение, подать хоть какой-то знак, что не все еще потеряно. Глаза ее были сухими. Наконец начали действовать таблетки, и она рухнула на кровать, провалившись в бесконечную ночь ужасного, обрывочного сна, а перед глазами у нее продолжало стоять лицо Сэма, когда он сказал ей, что она ему отвратительна.
Теперь, когда сон окончательно покинул ее, Билли чувствовала внутри ужасающую пустоту. Она ощущала свой мозг как голую равнину, опустошенную ветром, дождем и палящим солнцем, под лучами которого не могло бы выжить ни одно растение. Билли сейчас казалась себе такой вот раковиной, и ей было ясно только одно: в вопросах, связанных с мужчинами и деньгами, на ней лежит проклятие.
Ее горе не было просто всплеском эмоций. Она бы с радостью проплакала долгие часы напролет, если бы знала, что это принесет ей облегчение, но слез у нее не было. Вновь и вновь она вспоминала о тех обстоятельствах, которые привели к нынешнему ее плачевному положению. Билли навязчиво, не упуская ни одной детали, перебирала в памяти – и как будто проживала заново – те девять месяцев, что прожила с Сэмом, и год с Вито, пытаясь проанализировать каждую подробность своих взаимоотношений с ними. Когда ей удалось абстрагироваться от их столь различных характеров и сосредоточиться лишь на фактах, ей стала ясна фатальная истина: она – богатая женщина, а любить богатую женщину не под силу ни одному мужчине.