Последний тигр. Обитель Святого Ястина
Шрифт:
Кому-то ересь, а кому-то… Золото, много золота.
Берегонт камушек дорогой, и тут главное было найти того, кто будет его вывозить и продавать. Нивария создавалась как союз Свободных северных городов, а после превратилась в торговую гильдию, основой которой всегда были деньги и влияние, все знали кто кормит обнищавших герцогов из Белых Пустошей северного Велькора. Торговцы вполне могли закрыть глаза на любую ересь, лишь бы золото прибавлялось. Ниварские амбиции были хорошо видны на мастеровых картах, где рядом с каждым городом рисовались гербы гильдий и цехов, если положить рядом карты на последние десять лет, то будет отчетливо видно
От мысли об этом научном изыскании у Ориса внутренности замерзали. Страх утратить Дар шевелила волосы у него на затылке, это было хуже, чем потерять руку или ногу. Но еще он думал о том, как церковь использует магию против людей и что прямо у него под ногами лежит оружие против несправедливости, попади оно в нужные руки и мистификации, которую разыгрывает Церковь уже не одну сотню лет, навсегда придёт конец.
Кому-то оно ересь, а кому-то…
Всё утро от этой мысли Орис не мог прийти в себя. Барахольщик поглядывал на него вопросительно, но молчал. По утрам, как он сам выражался, его дело — барахло. Он копался в мешках и сундуках, разгребал завалы и составлял списки. Разобранное он распределял вдоль правой, пустой стены, подписывал и вешал бирку. На стене писал номер, чтобы потом проще было отыскать. Все утро в нему приходили, он учитывал все предметы и вещи, которые выдавал или принимал. А после шёл на свою смену в шахту. Смена эта длилась шесть часов вместо восьми, но еще у Барахольщика были выходные. Каждый Святой полумесяц он отдыхал и в шахту не спускался, лишь выдавал и принимал барахло. Откуда оно здесь взялось в таких количествах никто сказать не мог, но видимо когда-то эти ходы использовались, большие залы, которые сейчас лежали в руинах, сохранили следы пребывания людей. Скорее всего те же самые люди выбили и Святые Лики в скале снаружи.
Убежище? Хранилище? Святыня?
Ориса грызло любопытство пополам с тревогой. Он хотел найти ответы.
До дневной смены был еще час и грамард решил прогуляться. Никто здесь не ограничивал его перемещения, между залами не стояли решётки, не было охраны. Орис дошёл до крыла ювелиров и остановился перед огромной аркой, стены вокруг были исписаны Речью.
Эссале создавался так, чтобы на нём хотелось петь.
Грамард поднял голову и прочёл надпись: «Эс оро наа ману ат клиос эс» — вечный свет небес и речей, Отец мой.
Орис покрутил фразу в голове. Потом прочёл еще раз. В надписи не использовали ни одного ударного знака, что затрудняло перевод. Орис не мог понять, шёл ли Вечный свет к Отцу или исходил как раз от него.
— Ты понимаешь, что здесь написано? — спросил голос из темноты.
Грамард опустил голову и сощурился.
— Вот как раз пытаюсь понять, похоже это приветствие к Старшим, пожелание долгих лет жизни и вера в то, что память о них сохранится в веках и речах.
Гость шагнул в круг света, который создавал берегонт Ориса. Белый, необработанный камушек грамарду
поэтому Орис доставал его из кармана лишь когда гулял по тоннелям.
— Спрячь, — сказал маленький человек, ростом он был Орису по пояс, а в руках держал вороний клюв — молот, с древком значительно выше своего роста. Следом за ним из темноты вышел гигант, чуть пониже Попрыгунчика, шерсти на лице у него не было и на Ориса смотрел только один глаз, один-одинешенек, а всю левую часть лица затягивали красные струпья сморщенной, обгорелой кожи.
— Убери, — повторил хозяин ворона. — Дольше проживёшь.
Орис спорить не стал и спрятал берегонт в карман куртки.
— Долго с собой не носи, и держи его подальше от головы, — снова посоветовал маленький человек. — Так ты, значится, и будешь тот самый маг, который у церкви на побегушках?
— Я еще и на побирушках, — улыбнулся Орис. — Побираюсь по деревнях и городам, иногда даже сказки детям рассказываю, чтобы на кусок хлеба наскрести. Нас, честных грамотеев, никто не любит, всем университетского волшебника в мантии подавай, чтоб на фокусы смотреть, да на чудеса всякие.
— А ты что ж, фокусы показывать не умеешь?
— Нет, милсдарь, я всё больше по части Истины буду, а она мало кому нравится.
— Никакой я тебе не милсдарь, отродясь и до земли утробной, звать меня Гван, а кличут Молотом. А это брат мой, Циклоп. Оба мы будем из Гтара, что на берегу реки Лиды. А ты сам то откуда будешь, милсдарь?
— Орис меня зовут, и покуда грамоты церковной со мной нет, буду я бездарь обыкновенный, здесь меня все грамотеем кличут.
— А ну-ка, — сказал Гван и шагнул к Орису. — Братец, посвети.
Что-то зашуршало и в руках Циклопа вспыхнул фонарь. Орис взглянул на него. Внутри стеклянной колбы лежал необработанный камушек, был он крупнее, чем у Ориса и светился неравномерно. Гигант поднял фонарь над головой.
Гван подошёл ближе и посмотрел на грамарда снизу вверх.
— Знавал я одного Ориса, но был тот мал еще и голова его огнём полыхала, ты видать другой будешь.
Орис похолодел и облизал губы.
Всю его природную рыжину, доставшуюся ему вместе с нечистой кровью последнего тигра, Серат выжег, потому волосы у грамарда были цвета невзрачного, как хвост мышиный.
Он не придумал ничего лучше, как пожать плечами, но надежда вспыхнувшая в сердце, окатила щёки румянцем, Циклоп заметил и прищурил на него свой единственный глаз.
— Тебя сюда дело какое привело или так, поглазеть пришёл? — спросил Гван, постукивая мясистыми пальцами по холодному металлу клюва. Ворон был страшен в бою, обычную броню рвал, как бумагу. Ну если, конечно, был истинной, килийской крови, из недр Красных гор.
— Любопытный я, — ответил Орис. — Везде хочется мне нос сунуть.
— Ну раз так, то пойдем, милсдарь, сунешь, — ухмыльнулся Гван и махнул ему рукой. — Не обещаю, что нос целым останется, но любопытство своё потешить сможешь. Заодно почитаешь нам, невеждам, речь Высокую. Может чего интересного вычитаешь. Гаси свет, братец.
В этот раз Орис видел манипуляции Циклопа, тот открыл дверцу и прикрыл камушек чем-то похожим на кружку, явно металлическим. Его интерес не остался незамеченным, Гван снова заговорил и голос его в темноте шёл будто отовсюду.
— Травит нас эта дрянь, убивает одного за другим, а эти дурни на неё молятся. Тьфу!