Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
Наши палатки были разбиты в небольшой роще тамариска. Сумки и ящики были сложены вокруг них: воровство почти неизвестно среди этих так называемых примитивных людей, а репутации Эмерсона хватало, чтобы отпугнуть самых закоренелых грабителей. И потому я была поражена, когда увидала, как что-то белое, крадучись, скользит вдоль деревьев.
Ночное зрение Эмерсона уступает моему, а мысли, возможно, были заняты тем предметом, о котором он только что упоминал. Поэтому, пока я не закричала: «Стой! Кто идёт?» — или что-то в этом роде, он и не заметил призрака — бледную, молча скользившую тень. Как один человек (образно говоря) мы прыгнули на него и свалили на землю.
И услышали
— Ты не ранен, мой мальчик? — запинаясь, спросил Эмерсон. — Я не сделал тебе больно?
Рамзес моргнул.
— Не нарочно, папа, я уверен. К счастью, земля мягкая. Могу ли я осведомиться, почему вы с мамой сбили меня с ног?
— Вполне резонный вопрос, — согласился Эмерсон. — Почему, Пибоди?
От падения у меня перехватило дыхание, так что ответить я ничего не могла. Увидев это, Эмерсон заботливо помог мне подняться, но одновременно воспользовался моим вынужденным молчанием:
— Надеюсь, ты понимаешь, Пибоди, что я не намерен тебя критиковать. Просто спрашиваю. Я отреагировал инстинктивно, и надеюсь, что так будет всегда, моя дорогая, как только тебе понадобится моя помощь. Ты увидела или услышала что-то ускользнувшее от моего внимания, и это заставило тебя так стремительно действовать?
В иное время я возмутилась бы этой трусливой попыткой свалить вину на меня — типичной для всех мужчин от Адама до наших дней. Но, честно говоря, я была в таком же недоумении, как и он.
— Нет, Эмерсон, ничего. Я тоже отреагировала инстинктивно и не могу объяснить, почему. У меня было странное чувство — предчувствие опасности…
— Не обращай внимания, — поспешно ответил Эмерсон. — Я знаком с твоими предчувствиями, Пибоди, и при всём моём уважении предпочёл бы не обсуждать их.
— Но вполне естественно, что, обнаружив нечто бродившее близ наших припасов, я должна была предположить наихудшее. Рамзесу уже полагалось спать. Рамзес, что ты делал… О…
Объяснение казалось очевидным, но Рамзес ответил совершенно другое:
— Ты позвала меня, мама. Ты просила меня подойти, и, конечно, я повиновался.
— Я не звала тебя, Рамзес.
— Но я слышал твой голос…
— Тебе приснилось, — сказал Эмерсон. — Как трогательно, а, Пибоди? Всё время думать о маме и даже во сне подчиняться малейшим её приказам. Пойдём, мой мальчик, я уложу тебя.
Бросив на меня многозначительный взгляд, он втолкнул Рамзеса в палатку и последовал за ним. Я знала, что он будет сидеть возле мальчика, пока тот не уснёт: Эмерсон смущается, если нас подслушивают, особенно Рамзес, когда мы активно демонстрируем глубокую привязанность, которую чувствуем друг к другу. Но вместо того, чтобы отправиться в палатку для подготовки этой демонстрации, я задержалась в тени деревьев, озирая окрестности. Лунный свет просачивался через листья и рисовал причудливые серебристые иероглифы на земле. Ночь не молчала; со стороны военного лагеря доносился шум — там грузили баржи, которые должны были отправляться утром. А с той стороны реки, пронизанный одиночеством, как крик потерянной и блуждающей души, доносился заунывный вой шакала.
* * *
Четыре дня спустя, после плавания, неудобного, но протекавшего без каких-либо происшествий, мы увидели рыжую гору, нависавшую над верхушками пальм. Это и была Джебель-Баркал, Святая Гора Нубийского царства. Мы достигли цели.
Раньше я не упоминала о том, что Напата — это не город, а целый регион. И там можно насчитать несколько городов и деревень. Мерави, он же Мерове, наиболее известен; его название вводит всех в заблуждение из-за сходства с Мероэ, второй из древних столиц Гуша, что расположена гораздо южнее. Напротив Мерави, на противоположном берегу Нила, располагалась штаб-квартира пограничных войск египетской армии, рядом с небольшой деревней Санам Абу Дом. Лагерь растягивался вдоль реки на протяжении мили с лишним, палатки стояли в аккуратном строю, выдавая тем самым присутствие британской организации.
Но на Эмерсона эта демонстрация эффективности не произвела ни малейшего впечатления.
— Чтоб им провалиться, — ворчал и хмурился он. — Поставили свой проклятый лагерь точно на месте разрушенного храма. В 1882 году здесь ещё можно было видеть основания колонн и резные блоки.
— Но ты не собирался вести раскопки здесь, — напомнила я ему. — Пирамиды, Эмерсон. Где пирамиды?
Пароход потихоньку подходил к пристани.
— Везде, — несколько неопределённо ответил Эмерсон. — Основные кладбища — в Нури, в нескольких милях вверх по течению, и Курру, на противоположном берегу. Есть три группы пирамид возле самой Джебель-Баркал, и там же — развалины великого храма Амона.
Песчаник горы Баркал выглядел впечатляюще. Позже мы вычислили, что его высота — немногим более трёхсот футов, но он так резко поднимается над плоской равниной, что выглядит гораздо выше. Послеполуденный свет солнца окрашивал скалу в нежно-малиновый цвет и отбрасывал фантастические тени, подобные выветрившимся останкам монументальных статуй.
С трудом мне удалось убедить Эмерсона, что правила учтивости — если не сказать, целесообразности — требуют от нас представиться военным властям.
— Это ещё зачем? — заявил он. — Мустафа всё устроил.
Мустафа одарил меня широкой улыбкой. Он был самым первым из тех, кто приветствовал нас, когда мы высадились на берег, а его спутники незамедлительно приступили к разгрузке нашего багажа. Эмерсон представил его как шейха Мустафа Абд Рабу, но ему явно не хватало достоинства, которое соответствовало бы подобному титулу. Он был не выше меня ростом и худой, как скелет; полы грязного, оборванного халата непрестанно колыхались, пока Мустафа отвешивал почтительные поклоны Эмерсону, мне, Рамзесу, и снова Эмерсону. Его морщинистое лицо представляло собою смесь рас, что характерно для этих мест. Сами нубийцы принадлежат к меланезийской расе, обладая волнистыми чёрными волосами и резкими чертами лица, но с незапамятных времен они вступали в брак с арабами и с неграми Центральной Африки. Я не видела волос Мустафы, спрятанных под нелепым тюрбаном когда-то белого цвета.
Я улыбнулась Мустафе в ответ. Нельзя было остаться равнодушной: он проявлял к нам искреннее уважение и явно был рад видеть нас. Однако я посчитала нужным сделать несколько замечаний.
— Куда они потащили багаж? — спросила я, указывая на людей, которые уже спешили прочь, тяжело нагруженные, и проявляли энергию, которую совершенно не ожидаешь увидеть в тёплых краях.
— Мустафа нашёл для нас дом, — ответил Эмерсон. Мустафа просиял и кивнул. Он был исключительно дружелюбен, так что совершенно не хотелось охлаждать его пыл. Но мной владели серьёзные подозрения в отношении того, что именно Мустафа считает подходящим домом. Ни один мужчина какой бы то ни было расы или национальности не имеет ни малейшего представления о чистоте.