Последний викинг. Великий город
Шрифт:
– Неужели в тебе прибавилось столько силы?
– Ха-ха! Ты не понял шутки, исландец! Все так вздорожало, что теперь на одну номисму не купить и половины того, что давали раньше.
– А пиво подорожало?
– Здесь не пьют пива, зато на каждом углу предлагают вино. Оно дешевое, и его может позволить себе любой бедняк и даже раб. Правда, вино слабое и отдает гипсом.
– Задерживают ли жалование и много ли тебе удалось скопить?
– Платят без задержки, но пока мне не удалось скопить ни одного эйрира. Здесь дорогая жизнь. Сегодня ты получил пригоршню монет, а завтра они утекли, как вода сквозь растопыренные пальцы.
Слушая
За время, проведенное Харальдом и его друзья со стражниками, через Золотые ворота прошли тысячи людей. Некоторые из них, закончив свои дела в городе, уже возвращались назад, а Геста всё не было. И вот когда они совсем отчаялись его дождаться, к воротам быстрым шагом подошел невысокий человек и спросил на северном языке:
– Кто хочет видеть меня и за какой надобностью?
Скажу о Гесте. На самом деле его звали Торгестом, то есть Гостем Тора, но все привыкли сокращать его полное имя. Он был сыном Торхалли, павшего от рук богатого хёвдинга Стюра Убийцы из Лавовой Пустоши. В ту пору Гесту едва исполнилось тринадцать зим. Из жалости его приютил один добрый человек, который набрался смелости, пришел к хёвдингу и укорил его: «Люди считают, что ты из-за малых дел убил Торхалли. Его дети смалу стали сиротами. Было бы справедливо, если бы ты чем-то утешил их». Стюр Убийца велел показать ему мальчика. Надо сказать, что Гест был мал ростом и очень невзрачен на вид. Стюр решил, что ребенок не способен отомстить и заметил с издевкой: «Я убил тринадцать человек и ни за кого из них не заплатил. Но сейчас я, пожалуй, сделаю исключение. В моем стаде есть плешивый серый барашек. Работницы сказали, что шерсть на нем больше не вырастет. Пусть мальчишка получит плешивого барашка в качестве виры за отца, а больше он ничего от меня не добьется».
Гест запомнил обидные слова. В ту же зиму Стюру и его людям довелось проезжать мимо усадьбы, где приютили сироту. Люди Стюра провалились под лед, промокли и искали место, где могли бы просушить свою одежду. Они вломились в дом, сняли штаны и башмаки и потребовали развести огонь, чтобы высушить одежду. Никто не осмелился возражать им. Огонь развели, Стюр сел у очага. Воспользовавшись тем, что всё в доме было наполнено клубами дыма от сырого хвороста, Гест подкрался к Стюру сзади и со словами «Получай за серого барашка!» всадил ему в голову секиру с такой силой, что она вошла по самую рукоять. Потом он выбежал через боковую дверь и был таков. Люди укрыли мстителя за отца, передавая его от хутора к хутору.
Было ясно, что мальчишку рано или поздно найдут. И тогда Гесту тайно помогли покинуть страну. Через несколько лет пришли добрые вести, что он добрался до Миклагарда и служит в дружине греческого конунга. Он был удостоен высокого звания манглавита, которое означает, что ему доверена охрана повелителя греков. В знак своего высокого положения он носил на поясе самшитовую палку, предназначавшуюся для разгона толпы при торжественных выходах из дворца.
Ульв приветствовал Геста и назвал себя, но едва он представил Халльдора, как манглавит отпрянул назад и схватился за секиру.
– Стюр
– Да!
– Ты собираешься мстить?
– Мне нет дела до старой распри. К тому же последний мститель погиб на наших глазах в Стране Бьярмов.
Гест поразмыслил и только потом сказал знаменательные слова.
– Будь я язычником, я бы приказал схватить тебя, внук Стюра Убийцы, дабы сполна насладится местью за моего невинно убиенного отца. Но я давно принял святое крещение. Христианам надлежит прощать врагов, хотя сие очень странно. Но довольно о кровной вражде! Я помогу вам. Уповаю, что на том свете мне воздадут за благие дела!
Гест старался говорить по-дружески, но при этом держался не ближе, чем в двух шагах от Халльдора. Впоследствии было замечено, что он никогда не поворачивался к Халльдору спиной из опасения получить такой же удар секирой, который он сам в детстве нанес Стюру из Лавовой Пустоши.
– Ты ведь не исландец? – спросил Гест, обращаясь к Харальду:
– Я из Норвегии, имя моё Нордбрикт.
– Сдается мне, что сиё не твое настоящее имя, – усмехнулся Гест. – Судя по гордой осанке, ты сын ярла или даже из рода конунгов.
– Возможно, ты угадал. Но я не хочу смущать греков знатностью моего рода.
– Разочарую тебя, Нордбрикс. Грекам безразлично, какого ты рода. Будь ты сыном ярла или сыном бедного бонда – мы для них варвары. И даже для самих греков знатность происхождения не столь важна. В этой стране сын простого ремесленника или раба может стать важным вельможей. Насколько я понял, ты со своими людьми хотел бы поступить на службу?
– У меня полсотни отличных воинов: исландцы, свеи, поляне.
– Посмотрим, куда вас удастся определить. Мое слово кое-что значит при дворе конунга, но есть люди поважнее меня, и им предстоит решить вашу участь. Ступайте за мной!
Харальд и исландцы последовали за манглавитом. За Золотыми воротами Эгнатиева дорога превращается в улицу, называемую Меса, то есть Срединная улица. Она идет вдоль берега на некотором расстоянии от морских стен. Сначала улицу обрамляли виноградники и редкие дома, похожие на сельские усадьбы. Из зелени деревьев выглядывали церковные купола – вдоль защищенного стенами берега шла цепочка монастырей и храмов. Гест провел Харальда и его людей сквозь старые Золотые ворота, они были сделаны в Константиновой стене, заброшенной и наполовину развалившейся. Почти все действующие ворота Феодосиевских двойных стен имели такие же названия, как ворота прежней Константиновской стены, поэтому приходилось уточнять, идет ли речь о «новых» или «старых» воротах.
За Константиновскими стенами сельские усадьбы сменились двухэтажной городской застройкой. Стены первых этажей были глухими, на улицу выходят только двери, предусмотрительно запертые на несколько засовов. Вторые этажи нависали над первыми, так как земля в Миклагарде стоила очень дорого и жители города пользовались любой возможностью расширить свои жилища. Сверху дома накрывали легкие террасы, которые в старом Риме назывались «соляриями», а в Новом – «гелиаконами». Они не имели крыш и были открыты солнцу, однако решетчатые стены надежно закрывали обитателей домов от посторонних глаз. Императорские эдикты запрещали «возводить строения, называемые солнечными комнатами, не отступив от соседнего дома чуть более шести локтей», но это предписание сплошь и рядом нарушалось.