Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
Иван Петрович сурово глянул на жену.
— Что же, прикажешь в ножки ему кланяться?
— Да ведь свои вы, — попыталась доказывать Фрося, но Иван Петрович слушать ее не стал, неприязненно отмахнулся и начал есть щи. Ел он с той обстоятельной неторопливостью, какая свойственна людям, знающим цену каждой капустинке, что плавает в наваристых щах.
Михаил Петрович уже знал, что сегодня состоится в Буране колхозное партийное собрание, на котором секретарь парткома Синецкий задумал дать бой председателю. Председатель же, как он выразился, в свою очередь грозился кое
Иван Петрович надел пиджак с орденом, оглядел себя в зеркало. Его обветренное лицо выражало суровую решимость, и, глядя на него, Михаил Петрович с болью думал о том, что брат и Рогов, пожалуй, могут смять хорошего парня.
— Слыхал? Синецкий пугает меня собранием. Вот чудак! — искренне удивлялся Иван Петрович. — Я ведь говорил ему: не лезь ты не в свое дело, политикой занимайся, следи, чтобы люди газеты выписывали, выпускай «боевые листки», заботься о наглядной агитации — и будешь хорош, и большего от тебя не требуют. Так нет же, полез на рожон.
— Превратно же ты понимаешь цель и смысл политики.
— Я не политик, — отмахнулся брат.
— Вот это верно.
— Я производственник! Это поважнее. Ты думаешь собрание что-нибудь решит?! Хе! Языки почешут, за, резолюцию проголосуют... А я завтра приду, скажу, прикажу — вот и вся твоя резолюция.
— Не много ли берешь на себя, Ваня? — угрюмо заметил Михаил Петрович.
— В самый раз! Я свою силу знаю! — гордовато ответил брат. Он еще раз оглядел себя в зеркало, даже подмигнул своему отражению, дескать, знаем, что делаем, и ушел.
Михаил Петрович проводил брата негодующим взглядом и опять подумал о Синецком, подумал о том, что Виктора Тимофеевича, пожалуй, выживут из колхоза, а может быть, даже из района...
В комнату впорхнула Тамара. Он уже успела переодеться: На ней теперь было яркое платье, отделанное вышивкой, на смуглой шее — блестящие бусы из чешского стекла, на мочках ушей, под стать бусам — клипсы.
— А ты знаешь, Мишенька, здесь совсем неплохо, — милостиво говорила она. — У Ивана Петровича приличный дом, местное водяное отопление и даже есть площадь для ванны... Брат у тебя молодец, крепко живет. Ты представляешь — у них куры несут по пятнадцать-двадцать яиц в сутки! Здорово, правда?
Михаил Петрович пожал плечами, не зная, «здорово» это или не «здорово», по крайней мере он живет здесь больше месяца, но ничего подобного не знает...
— Сколько они здесь получают всего, а на базаре у нас все-таки дороговизна, да и в магазинах недешево... — Она ухватила доктора за руки и стала кружить по комнате. — Мне не нравится твое хмурое настроение. Ты чем-то опечален? Чем? Все идет хорошо!
— Извини, Тамара... Ты отдыхай с дороги, а я на минутку схожу в больницу, — сказал он.
Тамара встрепенулась.
— Нет, нет, я не устала, и я с тобой, —
— Хорошо, идем, — без охоты согласился он.
Вечер был холодный, хмурый, ветреный. Теперь уже не разведчики осени, а сама осень хозяйничала в Буране.
— Где же песни, где же пляски? — насмешливо спрашивала Тамара. — У нас по телевидению недавно была передача «Сельский вечер». Веселая передача с частушками, с гармошкой... А здесь тишина, пустота...
Проходя мимо правления колхоза, Михаил Петрович увидел яркий свет в окнах председательского кабинета — там идет партийное собрание, там Ваня силу свою показывает... Сила у него большая. Вероятно, приехал в помощь и Аким Акимович Рогов. Наверняка приехал.
В больничном коридоре Михаил Петрович увидел Риту, моющую пол. Она выпрямилась, отчужденно глянула на доктора, перевела взор на пришедшую с ним Тамару и снова молча стала орудовать шваброй.
— Что не докладываете, Рита? Как Лидия Николаевна?
Не поднимая головы, девушка сердито проворчала:
— Спит уже...
— Так рано? — удивился Михаил Петрович. — Подожди меня в приемной, — сказал он Тамаре. — Я пройду в палату.
Тамара потянулась было за ним, но Михаил Петрович предупредил, что посторонним лицам в палату заходить нельзя.
Рита остервенело терла шваброй пол. Она была возмущена доктором, который пришел в больницу с этой Тамарой. О том, что она приехала в Буран, в больнице узнали быстро, только не сказали об этом Лидии Николаевне — зачем ее тревожить. Рита всегда радовалась, если видела Михаила Петровича и Лидию Николаевну вместе, она от всего сердца желала им счастья, и ей очень, очень хотелось, чтобы врачи полюбили друг друга навсегда-навсегда, на всю жизнь.
Хотя пол в приемной уже был вымыт, но Рита отворила дверь, вошла туда и стала орудовать шваброй, разбрызгивая воду.
— Ой, осторожней! — отскочила Тамара.
«Так тебе, так», — с мстительной радостью твердила Рита, заметив, что облила ее модные на тоненькой шпильке туфли. Она зло поглядывала на нежеланную гостью и с отчаянием думала: «Эх, жалко, что она такая красивая...»
Тамара вышла в коридор, обеспокоенная долгим отсутствием доктора. Откуда-то из другой половины дома доносился его приглушенный голос. Она пошла по коридору, свернула в пристройку, заметила чуть приоткрытую дверь.
Именно оттуда и доносился докторский басок. Она осторожно приблизилась, заглянула в щель и увидела лежавшую на кровати докторшу. Сам доктор сидел спиной к двери и говорил о каком-то Светове... Разговором Тамара не интересовалась. Украдкой разглядывая удлиненное, бледноватое лицо докторши, она вдруг внутренне засмеялась: «Да нет же, нет, не может быть, чтобы Миша увлекся такой некрасивой... В кино с ней мог сходить, на «москвиче» мог покататься — и только... Да разве можно сравнить эту докторшу со мной? Смешно!» — Совершенно успокоенная, Тамара вернулась в приемную и терпеливо стала ждать доктора, без интереса рассматривая небогатое убранство комнаты.