Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
— Ты, Михаил Петрович, растолкуй мне, что там вчера в поле случилось, — попросил Игнат Кондратьевич. — Болтают люди, что мои зятья чуть ли не подрались там. — Он с какой-то боязнью и надеждой заглядывал в лицо доктору. Старику, видимо, хотелось, чтобы ученый собеседник успокоил его, сказал, что ничего, дескать, не было серьезного.
Всячески смягчая вчерашнюю стычку брата с Синецким, Михаил Петрович рассказал, как Виктор Тимофеевич обнаружил потерю зерна, а потеря эта произошла из-за того, что Романюк превысил скорость,
— Так так, — помахивал седой головой Игнат Кондратьевич. — Вот ведь беда какая — и тот свой, и другой не чужой. И того жалко, и о другом душа болит, — вздыхал он, и Михаил Петрович понимал, что у старика и в самом деле положение сложное, нелегко ему было решить, какого зятя защищать — оба для него одинаковы, оба дороги. — Ваня-то, Ваня все гнет свою линию, — грустно продолжал тесть, — а линия-то, ох, линия иной раз и вкось пойдет, а он этого не видит. Не видит Ваня, что за линией. И Виктор тоже хорош... Нет, чтобы обстоятельно, по-партийному, а он чуть что — в драку... Горяч больно, поостыть бы ему... Говорят, и Рогов там был?
— Был, — ответил Михаил Петрович.
— Крутой мужик, ежели против шерсти погладишь, сомнет и «ох» не скажет... Зря с ним Виктор связывается. И Ваня тоже зря в рот Рогову заглядывает, каждое слово ловит... Ты своим умом живи!
Михаил Петрович так и не разобрал, на сторону какого же зятя встал Игнат Кондратьевич — и одного отругал, и другого не пожалел, он только заметил, что когда старик говорил о Синецком, голос его звучал теплее, душевней, и это обижало доктора.
— Кажись, не уживутся мои зятья, — с горечью признался Игнат Кондратьевич. — Они как два кота в мешке...
Не разделяя опасений старика, Михаил Петрович возразил:
— Вы преувеличиваете серьезность их спора. У них обычные деловые разногласия, какие часто бывают между людьми.
— Если бы оно так-то было. Да ладно, поживем — увидим...
Игнат Кондратьевич ушел расстроенный и встревоженный.
Михаил Петрович позавтракал и решил сходить в правление к Синецкому за журналами (вчера он забыл их в машине), а кроме того, делать ему нечего, из правления заглянет в больницу, навестит Лидию Николаевну.
У правления Михаил Петрович увидел брата. Тот отчитывал невысокого усатого мужчину, по виду тракториста.
— Да как так не дает? Я же распорядился!
— А вот так и не дает, окружил стадом трактор — и крышка. Не ехать же мне на скотину, — оправдывался тракторист.
— Давай, Тимофей, на луг, — приказал председатель шоферу.
Что произошло дальше, Михаил Петрович узнал только потом.
Злой, взъерошенный председатель приехал на луг, выскочил из машины и закричал нач пастуха Гераскина:
— Ты что это, дядя, слушаться не желаешь? Тебя что, не касается мое распоряжение?
— Распоряжения, Ваня, легко давать, — усмехнулся
— Да, отстал ты от жизни, Дмитрий Романович. Газеты не читаешь, по старинке живешь, законсервировался, — упрекал пастуха председатель, всем своим видом и тоном голоса показывая: уж я-то больше знаю, мне-то видней, что делать. — Ты, дядя, читал, что говорили на большом совещании? То-то, не читал, — назидательно продолжал Иван Петрович. — Да если вспашем луг, следующей весной по зяби выгодную культуру посеем. Ты знаешь, сколько кормовых единиц даст каждый гектар твоего луга?
— Ничего не даст, Ваня, — упрямился пастух. — Вспашешь, а ну по весне вода высокая будет, смоет все, в Буранку весь чернозем утечет, бурьян и то потом не вырастет на этом месте.
— Знаешь, Дмитрий Романович, ты не мешай, не мешай! — запальчиво прикрикнул председатель, досадуя на то, что попусту время теряет с этим пастухом. Конечно, не будь тот Героем Труда, можно было бы и не слушать, но Гераскин человек известный, с ним, к сожалению, считаться надо. — Ты пойми, наукой доказано, есть указание...
— Не Рогов ли указал тебе? Тому все равно, что поп, что дьявол, лишь бы начальству было угодно.
Иван Петрович вскипел.
— Что решено, то решено. Ты знаешь, я перерешать не привык! — упрямо заявил он, сожалея о том, что не взял в машину тракториста. Ну, не беда. Он, председатель, сам сядет в кабину трактора и проложит первую борозду среди луга. Проложит! Иван Петрович шагнул к трактору, но пастух преградил ему дорогу.
— Ты, Ваня, как хочешь, а пахать луг я тебе не дам.
— Отойди! — Иван Петрович оттолкнул пастуха, легко вскочил на гусеницу, залез в кабину.
Дмитрий Романович встал впереди трактора, полный решимости не сойти с места, даже если грохочущая машина двинется на него.
Взвинченный до крайности, Иван Петрович высунулся из кабины.
— Отойди, тебе говорят!
— Не отойду, Ваня, — не сдавался пастух.
— Эх, долго я с тобой нянчиться буду! — Иван Петрович вылез из кабины, прыгнул с гусеницы прямо на пастуха. — Ты что мне тут антимонию разводишь? Не будет по-твоему, понял? Не будет!
— И правду говорят: заставь дурака богу молиться, он весь лоб расшибет, — проворчал пастух и неожиданно огрел председателя кнутом по плечам. — Коли слов не понимаешь, получай! — и он опять стеганул кнутом.
Иван Петрович опешил. Он отступил назад, не зная, что делать и как быть. Он уже хотел вырвать у пастуха кнут, но вдруг увидел племенного быка Фараона. Бык угрожающе загребал копытом луговую землю.
Иван Петрович бросился к «Волге», а вслед за ним летели гневные слова:
— Я те покажу — пахать! Я те спину вспашу!