Последняя богиня

Фаррер Клод

Правда… то, что он сделал, он сделал не для себя. Он даже сделал это для меня…

По строгой справедливости, мне кажется, за все приходится платить…

Наплевать!

4. Отложенное наступление

21 октября 1917 года, девять часов вечера; Вайи-на-Эне. Я обедаю в столовой офицеров О.А.67 (шестьдесят седьмого парка Осадной Артиллерии, – объяснение для тех, кто не умеет расшифровывать сокращенный язык, созданный войной), в столовой Амлэна. Амлэн до того осмелел («мой дорогой старый товарищ!»… вы помните?),

что пригласил меня на этот последний вечер, который должен был предшествовать атаке. Тем более, что он командовал «за начальника» всем парком и будет командовать во время сражения: номинальный начальник весьма кстати разбил себе колено.

Честное слово: я почувствовал себя польщенным, что меня пригласили: и был очень доволен, что мог принять приглашение.

Я, простой зритель… (штабной офицер сражается за бетонными укреплениями, или где-нибудь в каменоломне, или на колокольне, вне достижения 194-миллиметровых орудий), я, жалкий воин, не слишком бодро себя чувствующий накануне сражения в компании настоящих воинов: воинов, которые завтра бросятся на германскую линию, пойдут бить германскую армию и, одержав победу, если останутся в живых, уснут в германских постелях, – я не надеялся на такую милость судьбы.

Мы обедаем очень весело.

Обед людей, готовых добросовестно рискнуть своей жизнью, на три четверти уже обреченных, обед солдат за семь часов до атаки, ничем не отличается от всякого другого обеда.

За этим столом сидят самые разнообразные люди: X., рабочий, капрал в 1914 году, сержант в 1915, подпоручик в 1916, поручик в нынешнем году, украшенный орденом, потому что он храбрее, чем бывают обыкновенно во Франции; А., герцог и князь, имя которого напоминает о двух самых славных французских победах XIX века; М., внук короля и обладатель двадцати миллионов, исключительно любимый, почитаемый и обожаемый всеми своими солдатами, потому что из всех это самый простой человек, самый серьезный и самый скупой на всякую кровь, кроме своей собственной; 3., парижский обыватель, кроткий, как ягненок и уже весь седой, притом женатый, отец и дед по крайней мере двадцати пяти или тридцати отпрысков всякого возраста и все-таки, бесспорно, самый смелый, самый отчаянно-предприимчивый из всех…

О, наша страна, прекрасная страна братства! И как было бы хорошо умереть за эту страну под гордым солнцем Аустерлица!..

– Бум!..

Германский снаряд; «упал не слишком далеко»… (обычная формула).

Бум!..

Другой германский снаряд. Бум!.. бум!.. бум!.. Бум!.. бум!..

Третий, четвертый, пятый, тридцать пятый германский снаряд.

Осколки градом сыплются на нашу крышу. Хорошо направлена эта стрельба… Через пять минут, рассуждая здраво, нас, должно быть, здорово хлестанет.

Амлэн поднимается.

– Господа, мы не дадим убить себя здесь, не правда ли?.. Это было бы идиотством… Я так нахожу!.. А вы не находите этого, Н.?..

(Это было сказано подпоручику, королевскому внуку).

Н. почтительно, но добросердечно (правда, Амлэн командует, но Н. – солдат не хуже Амлэна) и очень ясно отвечает:

– Да, нахожу! нахожу, что это было

бы глупо! Амлэн благодарит знаком. Затем, меняя тон, не повышая однако голоса, он отдает приказание:

– Тогда, господа, под прикрытие! все в погреб!.. Как и все, я повинуюсь.

Теперь грохот германских кастрюлек кажется нашим ушам только перекатыванием больших ящиков: шесть футов земли, кирпича и цемента образует матрац между рвущимися снарядами и нашими черепами.

Затишье.

Амлэн, присевший где-то на постельном мешке, встает и походит ко мне:

– Командир, мы с вами будем спать не здесь… Раз бошу надоело теперь тратить столько снарядов попусту… не пойти ли нам сейчас в сторону нашего погреба?.. Тотчас же, потому что, если град снова начнется…

– Согласен.

– Вперед.

Комическая интермедия: два фокстерьера 67 О.А., видя, что мы уходим, мы, самые разукрашенные нашивками, следовательно самые мудрые и рассудительные, – авгуры, не правда ли? – без колебания покидают покровительственную сень погреба и следуют за нами, тычась мордами в наши икры…

…И они следуют за нами, простодушные зверюшки, к двум другим погребам, которые, пожалуй, менее безопасны, и до которых нужно пройти добрых два километра под открытым небом, среди рвущихся снарядов…

Несчастные фоксы! такие же, как простодушные люди, жертвы гибельного обаяния, которое связано с этим сильно действующим на воображение, отвлеченным понятием, – с иерархией.

И вот мы все четверо, Амлэн, два фокса и я, среди чистого поля.

Трах-тарарах! вдруг снова возобновляется бомбардировка и еще усиливается.

– Направо, направо, командир! – советует Амлэн. – Берегись левой стороны, и море свободно до ближайшей якорной стоянки… На левой стороне – дорога; они, должно быть, направили свою стрельбу на дорогу, имея в виду ночные транспорты.

Мы идем в сторону, собаки за нами. Пора была?.. бомбардировка все усиливается. Пора была?.. Гм… Странное выражение. Я не знаю достоверно, на что направлена стрельба, но мы уже далеко от дороги, а все-таки часто попадаем под обстрел… Амлэн, который считает себя ответственным за этот маневр, ругательски ругается. А я против воли смеюсь. Обезумевшие фокстерьеры буквально толкают нас мордами, ни за что в мире не отошли бы они от нас ни на один дюйм, они льнут к нам, к нам, полубогам, которые, очевидно, должны знать действительное средство, чтобы избегнуть вихря огня и железа. Всего несноснее, что ночь темна: полубоги шлепают по грязи и сбиваются с дороги. Амлэн заблудился в открытом поле, среди лабиринта тропинок. Стой!..

– Командир, мне кажется, здесь что-то похожее на перекресток… Одна, две, три… я насчитываю четыре дороги, но разрази меня гром небесный, если я знаю, по которой надо идти до вашего или моего погреба. (Наши дачи находятся рядом).

– Что же, старина, спросите… вот как раз часовой, он протягивает нам объятия… направляя на нас штык.

Небо немного очистилось. Несколько звезд рискнуло показаться между облаками. Звезды, шрапнель, выступление, сигнальные ракеты, осветительные ракеты… Совсем недурно!