Последняя четверть эфира. Ос поминания, перетекающие в поэму
Шрифт:
То есть у нас еще осталось творчество. Но для раскрутки тоже нужны деньги и для пиара. И для того, чтобы человечество могло тебя оценить, нужна какая-то кампания. Потому что группы людей судят обо всем по абстрактной вложенности в предмет и о том, насколько активно о нем говорят.
И когда рушится основа, в данном случае — сугубо денежная, выходит, что человек ищет другую, более социальную, но такую же конформистскую, и мы получаем, что человек теперь если не гонится за богатством, то гонится или за физиологическим
Творчество в данном случае похоже на то же саморазрушение, потому что созидание в стол — оно губительно для психики. И выходит, что единственный выход — сорвать основы путем глубоких реформ, которые будут направлены в будущее, а не настоящее. Но реформ не может быть без денег, которых никогда теперь не будет и без целостных личностей — которые в данном безвоздушном пространстве попросту не сформировались.
Поэтому я спрашиваю, в чем смысл жизни. Хотя бы на следующие два года.
6
В своих попытках опроэтить человеков
Выдирать из памяти кожи некого,
Клещей не осталось, жизни мало,
В голове одна
В 29 от черт пойми чего лет
Умер отец редакторши Зеркала.
Писал маяковскочно вирши,
Дал бог, не дожил до этого.
Пускай мои деяния привязывают к скукам
И ситуациям в стране.
Но не могу я прыгать тут по сукам
В этом чухом, болоточном бревне.
Я не припадал к трубкам со вздохом,
В жизни лишь дважды плакалось,
Пока над стеклом телефонным
За ширмой оконной
Двое с вожделением
Акт животный стоит на перипетии
Перепонок, мечот и слезий.
В туалетах навскидку
Двое терпимо,
Лучше так, чем взглядом вблизи.
Тем, кому десяти нет, нет смысла объяснять занятия.
Косы и волосы, голосы, челки?
Гормоны — зреящая братия.
Однажды утром просыпаешься
И бредешь в ванную безмозголово.
Эксцессы в жизни — это норма,
И еще вот норма готова.
С этого дня, что начался
До принятий межполых привязанностей,
У тебя, человек, была свобода,
А теперь — у тебя обязанности.
Даже Платонов, крепкий мужик,
На тему физиологий бумагу вывыл.
Гормоны были, недокрах гложел,
Он взял и карандашину вынул.
Этой темы было много,
В союзе с ней обошлись нездраво,
Как заразы, они не касались ЭТО,
И это их союзное право.
По рекам не растеклись флюиды
Даже с распадом родины тела,
С последнего залета Немезиды
До тела нам не было дела.
Фромм писал, что нет того,
Что идет об руку с ЭТИМ,
Что бездуховные люди создания,
А самые безживотные — дети.
Но
Поставим как следует набок.
И упрем как следует в стену,
Такой вот Фромму подарок.
Оттенком тысяч изречений
Мы вновь заставим тут звучать,
Когда ЧТО есть, где ЭТО нету,
И стоит ль дам нам оскорблять.
Маяковский подходил к вопросу прямо,
Если напивался — то с приятелем,
За дамами может и гнался,
Но, в целом, одной и за Нате!
Про хейтфак Маяковский не знал
И свои детородные органы
Эмоций плескать не пускал,
Отношения порваны? Порваны!
Даже прошлые с собой отношения
Тот уважал, как и следовало.
Для него периода
Давать и за так
Не было.
ЭТО чаще идет за ЧЕМ,
И если зачем не знаете,
Я бы советовал в рот не брать,
Закусывать тоже бросайте.
ЧТО — вещь ужасная,
И редко ниспадает осознанно.
ЧТО наверняка придумал б Кафка,
Если б оно не было пресоздано.
ЧТО появляется, когда человек
Под наплывом случайной интенции
Решает, что создан один на век
Ввиду щемительной тенции.
Под ЧТО человек навсегда забывает,
Что было у него до этого,
Если было ЭТО, то, наверное,
И севых и товых и этовых.
ЧТО с гортензиями никак не связано
И с блузкой юной даме в сувениры.
Единственный опознаваемый признак ЧТО —
Вы стали ужасно ревнивы.
ЧТО отлично живет осенью
И почти что самодостаточно,
Если объект ваших друзьям истерик
Вытерпливает ваши чудачества.
Даже если вас пошлют под ЧТО,
Вы будете рыдаться со вкусом,
Под ливень там станете, мокро — и что!
Главное — не напиться уксусом!
7
Вторую неделю на город лил ливень: ни на минуту не высыхал асфальт, и июль, который обещал своим началом поток нескончаемой месячной духоты, больше не валил в обморок, а лишь студил своей мокростью незадачливых прохожих. Они скукоживались под крышей остановки, пока я разгуливал под ливнем и ждал, что горсть волос в моем стеклянном отражении прилежно ляжет на голову.
— Осторожней!
Люди копошились как ненормальные, бежали без зонтов и шли вразвалку с зонтами, и мне, стоящему на месте, то и дело приходилось как камню осторожно маневрировать в стороны, чтобы не быть снесенным этим ручьем.
— А не кажется тебе, что один человек может дарить другому сны?
Я обернулся и увидел в паре метров от себя пару — людской поток, который так и норовился сбить меня, аккуратно их обходил.
— Это самый настоящий вздор.
Я закурил и принялся их внимательно слушать — меня они не удостаивали даже взглядом.