Последняя гимназия

Ольховский Павел

— Это вы сами поворачивайте! Я уже раз повернул, хватит! Я думал, это всем можно, — только взял, а он как вдарит, — даже искры посыпались и даже не отцепить.

— Довольно, — не выдержал Викниксор и сам пошел вниз. — Принесите лестницу и осмотрите пробки. Наверху раздался свист и грохот, питомцы, воспользовавшись удобным случаем, начали отводить свои дефективные души. И, забыв о рубильнике, Викниксор помчался наверх наводить порядок.

Халдеи вместе с дворником спустились к трансформатору, чиркали спичками, зажигалками и осторожно рассматривали рубильник.

— Подождите! — неожиданно радостно сказал Амёбка и побежал

наверх. Через минуту он появился снова, притащив за шиворот перепуганного шкидца Сухарика.

— Это ты, подлец, наверное свет погасил? — грозно говорил Амёбка, подталкивая Сухарика к рубильнику. Ты и включи его. Слышишь!

Сухарик тоскливо огляделся — халдеи смотрели строго, и Амёбка сверкал очками. Шкидец вздохнул и, ничего не поняв, повернул рубильник.

Вспыхнул свет.

— Ну иди, — разочарованно толкнул шкидца Амёбка. — И смотри у меня. Я, брат, всё-о знаю… Иди.

Сухарик поспешно и не рассуждая пропадает. Все расходятся. Кухарка — на кухню, дворник — в дворницкую, халдеи — в учительскую. Сашкец — наверх к притихшим, приструненным ребятам.

А Химик уже сходил в класс, посмотрел, как там делают самоделки-шпалеры, полюбовался в коридоре на ловлю мышей, зашел в уборную, где шла крупная игра в буру и штосс. Всюду скука, тоска, все давным-давно приелось и осточертело. Химик долго стоял в зале, раздумывал и, решившись, пошел к Сашке в музей.

После распада Юнкома и провала тутерской организации Сашка снова занял под музей пустующий, разгромленный клуб. И занял не только потому, что там теплей и уютнее и можно лучше расположить всю богатую коллекцию шкидских журналов, газет, альманахов, рисунков или удобней разбирать и классифицировать тщательно собранные архивы и документы, — а потому, что помещение музея само по себе возбуждало приятные воспоминания о прошлом. Все лучшие события школьной жизни начинались в музее, и его бессменный хранитель Сашка, прозванный "архивной крысой", часто иронически говорил, что шкидская история выходит из музея и потом опять — в документах, газетах, журналах — возвращается обратно.

И теперь грустно становилось ему, когда сравнивал он шкидское прошлое с серенькой, поганой действительностью. Не издается теперь в Шкиде ни газет, ни журналов, всё меньше становится старых шкидцев. Нет Цыгана, Бессовестина, нет Лёньки и Гришки. Остальные только и думают об уходе, либо бузят и пьянствуют с Фокой как Иошка и Дзе.

Когда Химик вошел в музей, Сашка сидел, не зажигая света, у топящейся печки и задумчиво глядел в огонь.

— Здорово! — сказал Химик. — Я к тебе. Почитать чего-нибудь не найдется?

— Посмотри там, на столе, — равнодушно ответил Сашка. — Выбирай что понравится.

Химик подошел к длинному широкому столу, где вперемежку с бумагами и архивными документами лежат книги. Книги скучные, политические, и шкидец, отобрав две тоненьких брошюрки, недовольно спросил:

— А других нет?.. Научных…

— Нет… Были у меня научные книги, да пришлось летом загнать, чтобы заплатить Викниксору за разбитые стекла. Больше научных нет. А клубную библиотеку разграбили ребята.

Химик нехотя повертел книжки. Уходить ему не хотелось. Глаза его остановились на сашкиных ботинках.

— Неужели тут выдали?

— Братишка привез — односложно ответил Сашка. Помолчали.

— Та-ак, — протянул Химик, — Ну, я пойду.

2

За свою жизнь Химик испытал много перемен,

но когда пробовал вспоминать свое прошлое, то только тусклая цепь приютов и детдомов с разными названиями и номерами вставала в его памяти. Да разве вспоминался еще первый из них, куда попал он семилетним мальчишкой. Там нашел Химик на помойке гранату, которой ему и оторвало потом руку.

Пережитое отучило его удивляться. И сейчас в Шкиде, когда разогнали Юнком, куда склонил его поступить Сашка, Химик удивился очень немного. Он мало что понял во всей этой истории и только недоумевал по поводу поведения Викниксора. Правда, юнкомы не были "четверошниками", той гвардией администрации, которая, как бывало в лавре, за лишнюю четверку хлеба становилась жандармами своих товарищей; юнкомы не были ни накатчиками, ни подлизами, ни лягавыми, они всегда бывали вместе с ребятами и руководили школой, но они и боролись с бузой, с воровством, с картами, боролись за дисциплину и старались поднять школу.

И Химик вспомнил, как глубоко подействовали на него вскользь брошенные иошкины слова: "Накатка — подлость. Дешевая вещь, если ты и защищаешь товарища, который делает что-нибудь нехорошее. А вот если ты при всех встанешь и скажешь ему, хотя тебе и тяжело будет сделать это, скажешь, что он делает неправильно, это будет самое лучшее из всего, что можно придумать".

И это, и еще многое другое, так поразившее своей простотой и необычностью, заставило Химика сблизиться с ребятами из коллектива и стараться быть похожим на них.

После разгона Юнкома он ощутил какую-то внутреннюю пустоту, будто оборвались все связи со старшими ребятами. Все порассыпались, занялись каждый собой, и даже Сашка, почти безвыходно целыми днями сидящий в музее, и тот мало обращал на Химика внимания.

И незаметно, постепенно забывалось всё, что было недавно.

Опять появились в парте напильники и отвертки, опять начали привлекать внимание замки и дверные ручки, а тут ещё вдруг группами стали приходить новички со своими твердо-укоренившимися понятиями и привычками — и Химик совсем забыл о том, что было недавно, совсем забыл о Юнкоме.

3

Из Института морально-индивидуально-социального воспитания, откуда раньше пришел Химик, прислали еще двух ребят — Арбузова и Старостина.

Шкидец обрадовался. Обрадовались и новички, встретив своего старого приятеля. Все уселись на подоконнике в зале, закурили и начали делиться новостями.

Плотный, черноволосый и очень спокойный Старостин рассказывал, что воспитатель Пупок поступил в ресторан официантом, Анна Петровна стала старшей воспитательницей, пришел новый завхоз — жулик.

Ну, а в остальном — все по-старому.

Закутывают ребят вместо наказания в мокрые простыни.

Профессор, как и раньше, велит называть себя папой, а свою жену — мамой, по прежнему кричит: "Я профессор, я всё могу" и грозит бузовикам, что отправит их в сумасшедший дом.

По прежнему Анна Петровна объясняет ребятам, что их Институт — государство, где профессор — царь, воспитатели — министры, а они, детки, — русский народ.

— Стой! — прыская в ладошку, вмешивается вдруг второй новичок — Арбузов, маленький, вертлявый шкетик с длинным носиком и черными беспокойными глазками. — Там недавно история с профессором была. Потеха! Ребята засыпали его в чулане вдвоем с кухаркой, ну и надумали ее звать тоже мамой!