Последняя глава
Шрифт:
— Это ничего! — сказала фрекен д'Эспар.
Все были доброжелательны к ним, и не меньше других ректор; он спросил, чтобы завести разговор:
— Вы, господа, с воздуха пришли, не попадались вам там на глаза мои мальчуганы?
— Да, — ответил Самоубийца, — они пошли ловить рыбу.
— Ну, конечно! А эти горные воды такие коварные и опасные, — по крайней мере я так всегда слышал. Я запретил мальчикам ходить туда. Они одни пошли?
— Нет, с ними был один человек, который назвал себя ленсманом. Молодой человек.
— Ну, конечно, они со всякими
— Ленсман? Что тут нужно высокому представителю полиции?
— Он нас спросил, кто тут живет, и я, и мой товарищ всех ему перечислили.
Господин Флеминг вдруг как-то резко вздохнул и в то же время нагнулся и стал что-то делать под столом со своими башмаками.
— Нет, на этот раз ничего, — сказал он фрекен д'Эспар. Она наверное испугалась, что у него опять кровь пошла.
Но между тем все же было что-то такое; господину Флемингу было нехорошо, его улыбка стала какая-то растерянная, и он погрузился с этого мгновения в полнейшее безмолвие. Фрекен д'Эспар, чтобы оживить его, сказала бодрым тоном:
— Ну, господин ректор, если при ваших мальчиках состоит полиция, вы несомненно можете быть совершенно спокойны!
— Нет, я неспокоен, — настойчиво повторил ректор. Он встал, поблагодарил компанию и добавил, что он запретил им это, строжайшим образом запретил!
— Как он строг со своими мальчиками! — заметил Бертельсен, когда ректор вышел.
— Это неудивительно, — ответила фрекен д'Эспар. — Он, видимо, примерный отец.
— Великий человек! — заявил Бертельсен, стараясь выразиться сильнее ее. — Сколько он учился! Сколько он знает!
Господин Флеминг поднялся; оба приятеля приняли это, видимо, за сигнал и тоже встали, поблагодарили и ушли. Нет, они не приобретение для общественной жизни, эти двое. Что за человек Самоубийца? Наступила ли у него перемена, легкое безумие, припадок ярости? Или он все сидит вот так, погруженный сам в себя, как какая-то редкостная, очаровательная певчая птица? Приятель его гораздо симпатичнее, но просто стыд и срам, как этот человек выглядит, весь в ранах и нарывах. Бертельсен сказал, что и шепотом не может высказать свое предположение о том, что может быть за болезнь у Антона Мосса. Веки у него слипаются, рот скривился.
— До свиданья, — сказал господин Флеминг, и вышел. Фрекен д'Эспар пошла за ним следом. Она нашла господина Флеминга — он ждал ее, она опять стала ему необходима, в высшей степени необходима, он не мог обойтись без нее, он нуждался в ее уходе. Несомненно, что-то было тут. Господин Флеминг был видимо беспокоен, он — всегда державшийся изящно, граф — имел теперь совершенно другой вид и крайне нуждался в ободрении.
Они поднялись по лестнице и вошли в комнату господина Флеминга; он сказал:
— Ничего особенного, худой только день сегодня.
— Вы все еще не окрепли, как следует, — сказала она, оправдывая его.
— Нет. — И господин Флеминг нервно схватился за карман на груди и сказал: — Видите ли, на случай, если что-нибудь случится, что бы то ни было, никогда нельзя знать…
— Вам
— Дело не в том, что я умру. Хотя и это тоже. Вы можете себе представить, как я мало расположен умирать! Я готов был бы в рабство пойти, чтобы только сохранить жизнь, я мог бы убить, чтобы сохранить жизнь. Но теперь дело не в том. То есть, оно в том. Я говорю несвязно, но оно так. Если меня вдруг посадят за решетку, я умру.
Несколько ошеломленная, она ответила:
— Но вас же не посадит никто. Что за ерунда!
— Я получил предупреждение там, внизу. Видите ли, дело в том, что у меня не только одни друзья, есть и враги, которые меня преследуют. Можно мне откровенно поговорить с вами?
— Да, — отвечает она, чувствуя себя на небесах, и улыбается.
Господин Флеминг не мог бы найти никого лучше, кому довериться. Фрекен д'Эспар не маленькая девочка, заблудившаяся в большом лесу и не могущая найти из него выхода, нет, нет. И она села.
— Я небезупречный человек, — говорит господин Флеминг и жалобно улыбается.
Фрекен д'Эспар милосердно приходит на помощь, отвечает:
— Так и я тоже нет. Безупречного никого нет. Путь проложен.
То не было случайной ошибкой, нет, нет, это был вполне обдуманный поступок, он мог бы еще раз сделать то же самое. Началось с того, что перед ним встала смерть. Это было так неожиданно и так необычайно страшно, это было прямо несправедливо, он истекал кровью, он погибал — за что он должен был истекать кровью и погибать? Чтобы остаться в живых, у него не было никакого другого выхода, как только — немедленно достать денег. Понимает ли она?
Она поняла.
Он взял деньги и сделал это так ловко, что только самая подозрительная ревизия могла бы найти в одном месте невинную описку, сущий пустяк, ничто. И он уехал, и приехал сюда, в санаторию. То ли это место, которое ему нужно? Найдет ли он здесь то, чего искал? Его положение улучшалось и ухудшалось, улучшалось и ухудшалось. Бог ведает, может быть, он на неправильном пути. И при этом все время над ним что-то висело, какой-то гнет, какая-то мука. Он не зря спрашивал, какие новости в газетах, и рылся в телеграммах. И надо было не слишком рыться, это никому не должно было показаться странным, никто не должен был подметить, что у него есть какаято тайна. Он жил на зыбкой почве.
Это не сразило фрекен д'Эспар, это маленькое мужественное сердечко, она не посмотрела на дело мрачно. Наоборот, она, по-видимому все прекрасно понимала, и извиняюще улыбалась. Уже та бодрая манера, с которой она приняла это, оживила беднягу, он не чувствовал себя больше погибшим, она будет ему опорой.
И он еще пояснил: когда его легкие будут излечены, и силы его восстановятся, он тогда сам сознается и понесет заслуженное наказание — видит бог, — да, и с бесконечным удовольствием, с миром в душе. — Только бы мне дали время! — воскликнул он, — только бы я был в состоянии перенести лишения и страдания, только бы не убили меня прежде, чем я попробую это леченье!