Последняя глава
Шрифт:
— Совершенно, как дворяне, — улыбаясь, сказала она. Господин Флеминг кивнул головою:
— Если сын усадьбовладельца собьется с пути, то это может, к несчастью, уложить в гроб его честных родителей.
— Почему вы сказали: к несчастью? Ну, — сказала она, перебивая саму себя, — что нам делать? Он хочет повенчаться во вторник.
— Этого не может быть после моего протеста.
— Нет, но теперь от Даниэля можно ожидать кое-чего порешительнее слов. Теперь я боюсь его.
Господин Флеминг высказал, что им надо бежать и, может быть, оставить ребенка на
— Нет, — сказала она, качая головою.
Только на короткое время, только пока они устроятся и изберут какойнибудь жизненный путь.
— Нет, нет, это не пойдет. Вы верно не видели его, как следует, не видели Юлиса. Правда?
— Великолепный ребенок!
— Что это? — вдруг спросила она. — Мне точно что-то послышалось.
Оба оглянулись — ничего. Немного погодя, она сказала:
— Я думаю вот что: не могу ли я, выйдя с ребенком на руках, пробраться в санаторию?
— В санаторию?..
— И остаться там. Чтобы мы там жили, значит, все трое.
Господин Флеминг подумал: «Директор Руппрехт золотой человек, он пожалуй, позволит. Конечно, позволит!»
— Там мы были бы спокойны, — сказала она. — Там уже никто не настигнет нас.
Мы могли бы прожить некоторое время.
— Но для вас это было бы ужасно: прислуга, пансионеры… Я думаю, ужасно тяжело для вас с ребенком…
— Да, я думала об этом. Пришлось бы потерпеть. Господин Флеминг, оживившись:
— Поговорю с директором!
Они это обсуждали дальше: в невозможном положении это было единственно возможное, но он жалел ее за тот крест, который ей придется нести.
— Пора мне идти, — сказала она вставая. — Я пришла сюда без разрешения.
Он тоже встал:
— Я пойду с вами.
Тут фрекен побледнела и остановилась, как вкопанная: там, в верхнем конце тропинки, на маленьком холмике, сидел, наполовину скрытый кустарником, Даниэль. И господин Флеминг увидел его, и лицо его вытянулось.
Вдруг фрекен вскричала:
— Даниэль, я приходила сюда только для того, чтобы сказать ему, теперь бегу домой!
Никакого ответа. Даниэль сидит в углу и глазеет, он сжался весь, как хищный зверь перед прыжком. Фрекен снова сделала ошибку:
— А, ты здесь, Даниэль! — вскричала она, плача от ужаса. — Я сказала, что он должен уехать, а он не хочет, вы оба сошли с ума по мне, он не хочет ехать, слышишь! А теперь я хочу… хочу… когда ты этого не будешь видеть… хочу взять Юлиуса… Юлиуса…
Она словно стала заикаться.
— Позвольте мне проводить вас домой? — сказал господин Флеминг.
— Нет, нет! — вскричала она, — берегитесь сами! Даниэль не спускает с них глаз; незаметно и скользя, меняет он положение, опирается правым коленом о землю, затем шарит рукою по земле и в следующее мгновение он держит ружье у щеки.
Фрекен с криком бросается в вереск.
— Так, так, дорогая… не пугайтесь! — утешает господин Флеминг.
— Ложитесь наземь! — слышал он, как фрекен сказала. Но он не забыл своей осанки и не испугался, не заторопился, не прыгнул в сторону. О, и Даниэль этого не сделал, может быть, не сделал бы и того, что сделал,
Когда прогремел выстрел, прошло несколько секунд прежде, чем господин Флеминг повалился. Он слегка пошевелил пальцами, подергал немного коленом и затих.
Первое, что заметила фрекен, было, что Даниэль, расставляя широко ноги, пошел с холма к ней; она больше слышала, чем видела его, потому что вереск шуршал под его сапогами. Ужас охватил ее, она оперлась о локоть и спросила:
— Чего ты хочешь?
Она видит, как глаза его по очереди смотрят то на нее, то на труп, лицо его неузнаваемо; она видит, что он шевелит губами и, может быть, что-нибудь говорит.
— Что ты хочешь сделать со мною, слышишь? — плача спрашивает она.
Так как он не отвечает, она вскакивает и пускается бежать. Последнее, что она видела, было, что он стоял около убитого и смотрел, шевелится ли он.
Она бежала в направлении к санатории. Когда она пришла в себя, то остановилась и с минуту раздумывала, затем круто повернула и побежала лесом на сэтер.
Даниэль стоял на месте и смотрел на дело своих рук, может быть немного с любопытством, немного с удивлением. И он был человек, он забыл, как бегают на четвереньках и на части разрывают врага; вместо этого он выучился стрелять. Конечно, он не был крупной величиной, не был героем, он был человек, как все.
ГЛАВА XVI
Начались обыск, следствие и допрос; в селе, как пузыри в кипящей воде, рождались всевозможные рассказы; испуганные люди вечером запирали двери — мало ли чего еще можно было ожидать! Выслано было также несколько человек, уполномоченных полицией, в поиски за Даниэлем; да, они искали в лесу вокруг пастбища и, в конце концов, углубились компанией в лес, заглядывая под каждый можжевеловый куст; но Даниэль был на горе, и они, может быть, знали это. «Пусть его!» — думали они, при чем проглядывало их глубокое сочувствие к несчастному, — «он сам когда-нибудь да спустится вниз, он не плохой парень, этот Даниэль Утбю, разве мы не знаем его?» — вероятно, думали они. Кроме того было, может быть, и небезопасно подойти к нему теперь слишком близко, бог его знает. С этим чудовищем нельзя было шутить, не собирался ли он разве как-то раз спалить Елену?
Фрекен д'Эсдар давала, по мере крайнего разумения своего, хорошие показания о событии, но у нее была не бог знает, какая память. Она потеряла голову и ничего не помнила о важных минутах самой катастрофы. Ленсманский писарь всячески старается допросить ее и занести ее показания в протокол, но нет, вносить-то нечего. Для начала он сказал, что важно выяснить, было ли это умышленное убийство, потому что в таком случае полагается смертная казнь — и это дало фрекен повод к долгому размышлению и сделало ее на много часов беспамятной. Вообще фрекен-то эта, шут ее знает, писарь ленсмана допрашивал ее уже раньше и ничего не мог от нее добиться.