Последняя граница
Шрифт:
Но Венест исчез. Его большой серый конь заартачился, и Венест, увидев приближавшихся индейцев, дал ему шпоры и помчался прочь. Голова его кружилась, спину, как ножом, колола боль от пули, засевшей под лопаткой. Это была случайная пуля, выпущенная наугад кем-то из солдат. Но Венест сознавал только одно: теперь все кончено, он дезертирует, он вернется домой, он будет скакать, не оглядываясь, не отдыхая, пока не доедет до дому.
Сначала он бешено мчался навстречу индейцам, а потом, когда они повернули на восток, к своим женам и детям, – в сторону от них. Теперь Венест был один. Его рослый серый конь перешел на рысь, затем на шаг и наконец совсем остановился. Венест висел в седле. Его воспоминания о зеленой теплой родине в Джерси были очень неясными; такими они оставались до тех пор, пока его пальцы под тяжестью
В Додж-Сити, в театре «Леди Веселье», прошла уже половина представления, когда конферансье Франк Хеник вышел на авансцену и поклонился зрителям.
Приняв робкий и смиренный вид, стоял он против рампы с шестьюдесятью свечами в жестяных подсвечниках и, сжав руки, наконец заговорил:
– Сограждане Додж-Сити, соотечественники, я обращаюсь к вам сейчас не для того, чтобы развеселить вас. Есть время и для веселья, и вы не ошибаетесь, когда, уплатив за вход в наш театр, ожидаете услышать здесь шутки наивысшего качества, так же как танцы и пение. Но сегодня не до шуток. Об этом я и буду говорить. Я имею в виду грозную опасность, которая охватывает Канзас, подобно безудержному пожару в прериях. Я хочу сказать о краснокожих дикарях, которые жгут, грабят, убивают. Я хочу сказать о мужественных людях, притаившихся в своих забаррикадированных домах, о женщинах и детях, стоящих рядом с ними на коленях и возносящих к небу свои молитвы, в то время как их мужья, братья, отцы посылают в окно пулю за пулей, чтобы отогнать свирепого врага, стремящегося уничтожить все, что им дорого. Можете ли вы, граждане Додж-Сити, сидеть здесь, оставаясь равнодушными к их страданиям? Или, быть может, гнев и ужас уже закипают в ваших верных сердцах? Можете ли вы сидеть здесь и не испытывать желания взять в руки ружье, пойти уничтожать это бессердечное первобытное чудовище, не знающее, что такое любовь и христианская вера, умеющее только скальпировать и терзать людей до смерти? Можете ли вы позабыть не только храбрецов, служивших под командованием генерала Кастера [15] и отдавших свою жизнь всего только несколько лет назад, но и таких отважных мужчин и женщин, как Фуллеры, Кленси, Логаны и им подобные храбрецы, которые лежат теперь оскальпированные и окровавленные? Я только платный конферансье и, может быть, мои слова ничего не значат для таких закаленных бойцов, как вы, но я знаю, что если вы дадите мне ружье и коня, я первый отправлюсь с вами… Крайне признателен вам за любезное внимание, леди и джентльмены!
15
Отряд генерала Кастера был разбит индейцами, а он сам покончил жизнь самоубийством. (Примеч. перев.)
Оркестр попытался исполнить военный гимн республики, но шумные овации заглушили звуки музыки. Франк Хеник все отвешивал и отвешивал поклоны, но бесполезно было пытаться успокоить зрителей или же продолжать представление. Люди, стоявшие ближе к сцене, выхватили из подсвечников горящие свечи, и Франк Хеник, которого вознесла волна энтузиазма, так умело им пробужденного, двинулся из театра во главе факельного шествия, направившегося по Фронт-стрит в салун «Длинный сук». К этому времени волнение перекинулось во все уголки Додж-Сити. Мужчины и женщины толпами спешили в «Длинный сук», который был скоро битком набит людьми, и они кричали, ревели и вызывали Бата Мастерсона.
Мастерсон взобрался на стойку и заорал:
– Погодите! Погодите минутку! Дайте мне разобраться!
– Слушай. Бат, мы за тебя, Бат! – вопила толпа.
– Ладно. Вы теперь рветесь в бой с индейцами. Я понимаю вас. Вы наслышались о том, что индейцы громят Канзас, и, естественно, на стену полезли. Но это не шестьдесят шестой и не шестьдесят восьмой год. С индейскими войнами покончено, и если есть еще какая-нибудь бродячая и бесчинствующая шайка, то войска справятся с ней.
Свист, крики: «Долой этих маскарадных
– Ладно, – продолжал Мастерсон, – может, вы и не любите солдат, но они – закон!
– Закон – это ты, Бат! Объявляй набор!
– Подождите минутку. Мне не нужна беспорядочная толпа граждан, которая стреляет во что попало. Уж если вы решились взяться за дело, его следует делать как полагается и по-моему. Иначе я вас к чертям пошлю!
– К чертям! Ладно! Объявляй набор!
– Хорошо! Вы отправитесь за индейцами. Но вы не можете выступить сегодня ночью. Во-первых, если вы начнете стрельбу в темноте, то убьете больше горожан, чем индейцев. Во-вторых, вы же не знаете, где эти индейцы. Судя по донесениям, они чуть не в двадцати разных местах штата. Надо подождать, пока мы не узнаем точно. Сегодня ночью выступила рота пехотинцев верхом на мулах, чтобы сцапать их. Надо подождать сведений из форта. А покамест комитет граждан займется набором ополчения. Завтра же утром, если вы не передумаете, я приведу вас к присяге.
Мастерсон слез со стойки среди одобрительного воя, в котором потонули отдельные выкрики недовольных, желавших отправиться немедленно. Б'oльшая часть присутствующих почувствовала облегчение, узнав, что до утра ничего решительного предпринято не будет.
Толпа в «Длинном суку» растаяла, многие перешли в другие салуны. Техасский скотовод, ненавидевший индейцев так, как только могут их ненавидеть техасцы, трижды бесплатно угощал виски всех присутствующих, шулер Роудей Кейз – дважды. Начались танцы, игра в карты. Уполномоченные отправились в заднюю комнату, и запись желающих вступить в ополчение началась.
Участники ополчения нервничали, суетились, возмущались. Накануне их было почти триста, а сегодня утром не насчитывалось и сотни. Состав также изменился. Исчезли мелкие фермеры и мелкие владельцы ранчо, а также семейные. И произошло это всего лишь за какие-нибудь десять часов. Одно дело – выступить против индейцев после нескольких стаканов виски, нескольких речей, в общем порыве очистить страну от заразы, и совсем другое – отправиться в поход и быть убитым при ярком и трезвом свете утра. Не лучше ли было бы разойтись по домам, не покидать насиженного местечка, а загнать скот в хлев и закрыть ставни? В случае же появления индейцев – сражаться с ними на своем собственном клочке земли.
Другой причиной, охладившей всеобщий пыл, было появление старика Фуллера. Он не только не был убит, согласно слухам, но, наоборот, полон жизни и энергии. Вооружившись старинным шарповским ружьем, он горел желанием уничтожить хоть нескольких шайенов на свой страх и риск. Когда его спросили о битве, в которой он якобы пал, то он признался, что бой действительно был, но не у него на ферме, а между войсками и шайенами где-то на Медисин-Лодж-Ривер. Об этом ему мало известно, но он слышал, что индейцы направляются к Доджу. Поэтому-то он и явился сюда.
Это еще больше охладило граждан. Если Фуллер не убит, то возможно, что слухи о десятке других смертей также вымысел. В результате дезертирство среди ополченцев увеличилось. А затем кучка техасских ковбоев отыскала метиса Микки, слабоумного, безобидного индейца, под прилавком в универсальном магазине Бриггса. Он был совершенно безвреден, кроток, как кролик, боялся собак и готов был выполнять самую грязную работу. Он не только не общался с шайенами, но смертельно боялся индейцев и всегда избегал их.
И вот техасцы выволокли его, облили креозотом, который украли на товарной станции, и, желая выразить свое презрение к нему, повесили за одну ногу на телеграфном столбе, вместо того чтобы линчевать, как они линчевали бы белого. Затем они поскакали по Фронт-стрит и, дав несколько залпов, удалились, раньше чем несколько более разумных граждан раздобыли лестницу и, перерезав веревку, сняли Микки. Тот был едва жив, а прилив крови к его уродливой голове вызвал шок. И вот он лежал, силясь улыбнуться Бату Мастерсону, который явился слишком поздно. Бат знал Микки уже много лет. И теперь он ругал техасцев и клялся, что убьет их при первой же встрече. Невзирая на свою хвастливую храбрость, техасцы, зная Мастерсона, во время убрались из города, а шерифа понемногу удалось утихомирить.