Последняя игра

Эддингс Дэвид

И, наконец, как бы присоединяясь к другим, с неба медленно опустился ослепительно белый столп света, в центре которого стоял облаченный в белые одежды Ал, странный бог, которого Гарион видел однажды в Пролге.

Фигура Олдура, все еще охваченная сияющим голубым ореолом, подошла к древнему богу алгосов.

– Отец, – с грустью сказал Олдур, – наш брат, твой сын Торак, убит.

Ослепительно белая фигура Ала, отца других богов, подошла по усыпанной обломками земле к безмолвному телу Торака.

– Я сделал все, чтобы убедить тебя

уйти с этого пути, сын мой, – мягко сказал он, и единственная слеза стекла по его щеке. Затем он повернулся к Олдуру. – Подыми тело брата своего, сын мой, и помести его в какое-нибудь более подходящее место. Мне больно смотреть, что он лежит так низко, на земле.

Олдур и присоединившиеся к нему братья подняли тело Торака и положили его на огромную каменную плиту, лежащую среди древних руин, а затем, встав вокруг этого ложа, стали оплакивать кончину бога-Дракона энгараков.

Как всегда, бесстрашно, и, казалось, даже, не понимая, что светящиеся существа, которые сошли с небес, не люди, Миссия совершенно спокойно подошел к сверкающей фигуре Ала. Он протянул свою маленькую руку и настойчиво начал теребить одеяние бога.

– Отец, – сказал он. Ал посмотрел вниз.

– Отец, – повторил Миссия, вероятно, запомнив слово, сказанное Олдуром, который тем самым раскрыл тайну, кем в действительности был бог алгосов. – Отец, – снова сказал малыш. Затем повернулся и показал на неподвижное тело Дерника. – Миссия! – Каким-то странным образом это звучало скорее как приказ, чем просьба.

Лицо Ала стало строгим.

– Это невозможно, дитя, – ответил он.

– Отец, – настаивал малыш. – Миссия.

Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.

– Просьба ребенка важна, – мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, – и она возлагает на меня обязательства... Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.

– Границу нельзя переходить, – ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. – Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.

Ал вздохнул.

– Но тем не менее, – сказал голос, – не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?

Ал был изумлен.

– Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.

– Пусть будет, как ты желаешь, – согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.

Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.

– Успокойся, дочь моя, – сказал он ей. – Его жертва была

и ради тебя, и ради всего человечества.

– Это слабое утешение, Повелитель, – ответила она с глазами, полными слез. – Это был лучший из людей.

– Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.

– Да, Повелитель, но это совсем другое дело.

– Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? – Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.

– Потому что я любила его, Повелитель, – ответила она наконец.

На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.

– Разве это так трудно сказать сразу, дочь моя?

Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.

– Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? – спросил тогда Олдур. Она подняла голову.

– Это же невозможно, Повелитель, – сказала она. – Пожалуйста, не шутите так над моим горем.

– Давай, однако, будем считать, что это возможно, – ответил Ал. – Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?

– Всем сердцем, Повелитель.

– А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?

Она опять прикусила губу.

– Он станет моим мужем, Повелитель, – выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.

– И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.

– Дерник никогда не был заурядным, – сказала она с неожиданной пылкостью. – Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.

– Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.

– Разве это так важно, Повелитель?

– Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?

Она беспомощно посмотрела на него.

– Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?

Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:

– Да.

Гарион был потрясен – и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования. Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур – добрый бог.

– Я приму эту жертву, Полгара, – говорил Олдур. – Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. – И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.