Последняя камелия
Шрифт:
– А, Флора, – несколько удивленно произнес он, подняв взгляд от письменного стола. – Рад видеть вас этим прекрасным утром.
– Мне известно о письмах, – быстро проговорила я, сразу беря быка за рога.
Он вперил взгляд в стол.
– Как вы могли? – продолжала я. – А теперь я узнаю, что мой отец болен. Он, может быть, умирает, а я даже не знала об этом!
– Ну, тогда я, в свою очередь, должен спросить вас: как могли вы? – перешел в атаку он.
Я села на стул перед его столом.
– Вы
– Да.
– Давно?
– Уже некоторое время, – ответил он. – Конечно, подозрения у меня возникли, когда вы нашли альбом моей жены, тот самый, с гербарием. А потом мой человек в Лондоне проследил вашу связь с мошенником по имени Филип Прайс. – Он откинулся в своем кресле, осклабившись, словно я его забавляла. – Мне хотелось посмотреть, сможете ли вы справиться с его заданием. Хотелось посмотреть, найдете ли вы это. – Он выдвинул ящик, вытащил сложенный листок и развернул его, чтобы я могла видеть. – Вы ищете эту камелию?
Это была пропавшая страница из альбома леди Анны.
– Я давно решила, что никогда не смогу предать вас и ваших детей, – сказала я, мой подбородок дрожал.
Лорд Ливингстон холодно улыбнулся.
– Но вы думали об этом, правда? – Он смял листок и бросил в мусорную корзину под столом.
– Нет, – сказала я. – Это неправда. Я полюбила их, полюбила вас всех. И Десмонда.
– А что он подумает о вас теперь? – сказал он, снова протянув руку к ящику. – Когда узнает о вас правду?
Мое сердце заколотилось чаще.
– А как насчет правды о вас? – перехватила инициативу я. – Обо всех ваших женщинах, в том числе пропавших?
Когда я увидела его лицо, мне тут же захотелось взять свои слова обратно.
– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Лорд Ливингстон покачал головой, потом заглянул в ящик стола и вытащил мои письма к родителям. Они были перехвачены шпагатом. Мои щеки вспыхнули, я схватила пачку писем и бросилась к двери.
– Постойте, Флора, – окликнул он меня.
Я бросилась в фойе.
Миновав подъездную дорожку, я побежала вниз по склону, сама не зная куда. А потом увидела камелии. Снова шел снег, но мне было наплевать. С каждым шагом я удалялась от этого дома, от его тоски. Я больше не могла ее выносить. Наверное, и Анна ощущала такую же тоску, когда убегала в любимый сад? Я посмотрела на камелии. Они были похожи на сладости, посыпанные сахарной пудрой.
Я продолжила свой путь и повернула к старому сараю. Подойдя, я потянула дверь, и на этот раз она оказалась не заперта. Внутри на крюках, вбитых в стену, висели веревка, пила, садовые ножницы и прочие инструменты. У дальней стены на земле рядом с маленькой внутренней дверцей лежал джутовый мешок. Я открыла дверцу, и когда заглянула внутрь, у меня перехватило дыхание. На обшивке дальней стены, написанная чем-то красным, виднелась загадочная надпись: «Да будут цветы окроплены ее кровью, чтобы проявить свою красоту».
Снаружи послышался треск сломанной ветки.
– Кто здесь? – позвала я, и мои слова тут же растворились в снежной кутерьме.
За южной стеной сарая я заметила камелию, которой не видела раньше. И прямо под нижней веткой мои глаза различили розовое пятнышко. Я подошла ближе. Там на тонкой веточке висел цветок. Это был совсем маленький цветочек, и тем не менее он был необыкновенный, белый с розовой каймой. Я затаила дыхание. Миддлберийская розовая.
– Снежный цветок, – раздался мужской голос за спиной, вызывая эхо.
Я обернулась и увидела Десмонда.
– Вот почему она так любила камелии, – сказал он. – Они цветут, когда другие растения погружаются в зимний сон.
– Что ты тут делаешь? – спросила я, немного напуганная.
Он снял пальто и укутал им меня, как делал всегда, а потом повернул меня к себе. Я взглянула на это лицо, такое сильное и уверенное, лицо, на которое я могла бы смотреть всю жизнь, которое никогда мне не надоест, – и все же, могла ли я быть уверенной в нем? Он взял мои руки в свои ладони.
– У тебя ледяные пальцы, – сказал Десмонд, гладя их, как в ту ночь, когда признался мне в любви, – разве что теперь ощущения были совсем иными.
– Я уезжаю домой, – сказала я.
– Не понимаю, – сказал он, очевидно огорченный. – Почему?
– Мой отец болен. Я нужна ему. Не знаю, смогу ли я сесть на пароход, учитывая войну, но я обязательно попытаюсь это сделать.
Десмонд отвернулся.
– Ты знаешь, что если уедешь, то разобьешь мое сердце. Разобьешь на тысячу осколков.
– Я не хочу этого.
Он снова повернулся лицом ко мне.
– Что мне сделать, чтобы убедить тебя остаться?
– Прости, Десмонд, – сказала я. – Я должна уехать.
Как ни глубока была моя любовь к нему, но так же глубока была усталость; я была сломлена и напугана.
Он полез в карман.
– Хочу, чтобы у тебя осталось кое-что на память обо мне.
Он раскрыл мою руку и опустил на ладонь холодную серебряную цепочку.
– Что это? – спросила я.
– Это особенная цепочка. Она принадлежала моей матери.
Я поднесла ее к глазам и увидела прикрепленный к ней медальон. На нем был выгравирован цветок, напоминающий камелию. Несомненно, это была та цепочка, которую описывала миссис Диллоуэй, тот медальон, в котором, по ее мнению, хранилось нечто драгоценное.
– Десмонд, – сказала я, качая головой, – где ты нашел это? Миссис Диллоуэй говорила…
Он улыбнулся своим мыслям.
– Мама никогда не снимала эту цепочку. Она принадлежала еще ее матери. Она очень старая. Чистое серебро. Таких больше не делают.