Последняя королева
Шрифт:
И все же дурные мысли оставляли меня по мере того, как мы ехали дальше. Филипп желал показать меня своему народу. В каждом городе, куда мы въезжали, нас приветствовали ликующие толпы. Нам устраивали изысканный прием, местные мэры выходили к нам с золочеными ключами и торжественными заявлениями. Передо мной начала открываться вся страна – усеянные тюльпанами поля и яркие, словно только что отчеканенные монеты, города. Сверкающие реки пересекали долины, столь изобиловавшие дичью, что, как рассказывал Филипп, почти не приходится натягивать лук, а взгляд очаровывали обширные леса.
Но тем не менее я не видела ничего, что могло бы сравниться с прекрасными просторами
В конце апреля мы прибыли в Австрию, королевство Габсбургов, чтобы нанести недельный визит отцу Филиппа, императору Максимилиану. Мой высокопоставленный свекор, правитель половины цивилизованного мира и наследник желанной короны Священной Римской империи, оказался степенным мужчиной; его отличало крепкое здоровье и практически полное отсутствие чувства юмора. Роскошный дворец императора заполняли честолюбивые ученые и художники, искавшие его расположения, и повсюду бросались в глаза свидетельства его богатства. В качестве приветственного подарка я получила изумрудное ожерелье, столь тяжелое, что его больно было носить. Мы ужинали с Максимилианом и его второй женой-императрицей, уроженкой Италии, с золотых блюд, инкрустированных таким количеством драгоценных камней, что я с трудом могла подцепить что-либо вилкой. Меня не оставляли мысли, что моя мать заложила свои драгоценности и переплавила посуду, лишь бы найти средства на войну, и до сегодняшнего дня ей приходится чинить и перешивать платья, экономя каждую монетку, чтобы вернуть драгоценности от кредиторов.
При австрийском дворе я побывала на своей первой и последней медвежьей травле, устроенной в честь нашего визита. О подобном обычае я слышала, но оказалась не готова к жалобному реву привязанного к шесту в яме гордого черного зверя, которого рвали на части мастифы под радостные крики собравшихся вокруг придворных. Медведь сумел выпустить кишки трем злобным псам, пока не завалили его самого, но к тому времени мне стало плохо от запаха крови и внутренностей, и меня тошнило при виде того удовольствия, что получали придворные от страданий несчастных животных. Извинившись, я встала вместе с фрейлинами, у которых точно так же позеленели лица. Филипп не обращал на меня внимания: раскрасневшись от воплей, он думал лишь о выигрыше пари, заключенного с своими друзьями. Я направилась прочь, шатаясь, прижав ладонь ко рту и мечтая о глотке свежего воздуха. И тут послышался насмешливый голос Максимилиана:
– Никогда не слышал, чтобы испанец впадал в уныние при виде крови.
Я едва не возразила, что уныние тут вовсе ни при чем и подобного варварства он в Испании никогда бы не увидел, но потом вспомнила, как Сиснерос сжигал нехристей, и закрыла рот. И все же я поклялась, что никогда больше не стану свидетельницей подобных мучений.
Я также собственными глазами увидела напряженность в отношениях Филиппа с отцом, подтверждавшую все то, что рассказывал мне муж. Хотя внешне отец и сын были очень похожи, они почти не разговаривали и не проявляли друг к другу ни малейших чувств. Когда подошло время уезжать, даже прощание выглядело тщательно отрепетированной церемонией, лишенной какого-либо тепла.
После этого мы с Филиппом были вынуждены расстаться – впервые
– Не говоря уже о том, что твое присутствие будет меня постоянно отвлекать, – подмигнув, добавил он.
Вместе со своей свитой я вернулась в наш дворец. На следующий день после приезда я направилась в галерею – мне не терпелось рассказать дамам, которых не было со мной, о своих приключениях. Должна признаться, мне нравилось быть в центре внимания, и отказываться от этой роли не было никакого желания.
Купаясь в лучах собственной славы, я не сразу заметила робкую девушку-служанку, которая осторожно подошла ко мне с опущенными глазами:
– Прошу прощения, ваше высочество…
Улыбнувшись, я повернулась к ней. Во время поездки ко мне подходили многие такие же девушки, надеясь получить ленточку из моих волос или кусочек кружев с моей манжеты, словно любая вещь, касавшаяся моей персоны, становилась талисманом.
Между нами встала мадам де Гальвен:
– Ее высочество не желает, чтобы ее беспокоили. Убирайся, девчонка!
Подняв руку, я обошла вокруг мадам и приблизилась к съежившейся фигурке. Девушка была совсем юная: тысячи таких же готовили нам еду, чинили белье, выколачивали пыль и чистили камины. Пример матери научил меня проявлять доброту к тем, кто мне служил, ибо признак королевской власти – справедливость, а не гордыня.
– Подойди, дитя мое. Чего ты хочешь?
Девушка достала из кармана передника клочок бумаги.
– Это прислали вам ваши дамы, – пробормотала она и поспешно отступила.
Нахмурившись, я взглянула на бумагу. Почерк был неровным, чернила выцвели, но слова читались отчетливо: «Somos prisoneras». «Мы в тюрьме».
– Что это значит? – спросила я девушку. – Откуда это? Говори!
Ко мне подошли Беатрис и Сорайя.
– Это от госпожи по имени донья Франсиска, – зашептала девушка, и у меня сжалось сердце. – Она попросила меня передать это вашему высочеству. Очень просила. И еще она велела сказать, что донья Ана больна.
Для меня этого было достаточно.
– Беатрис, Сорайя, идемте со мной. Нанесем визит нашим дамам.
Мадам де Гальвен шагнула ко мне, но хватило одного моего взгляда, чтобы ее остановить.
– Без посторонних.
Я в ужасе огляделась, стоя у подножия лестницы в полуразвалившейся части дворца. Обитель моих дам, если можно было ее так назвать, представляла собой винный погреб с заплесневелыми стенами без окон и каменным полом, где трещины были засыпаны соломой. «Да я здесь бы даже мула не поставила», – подумала я, с комком в горле глядя на ветхие тюфяки, одеяла и кучу углей посередине, где женщинам приходилось жечь щепки, чтобы согреться.
Я подала знак Беатрис: та вознаградила девушку за доброе дело кошельком и отослала прочь. Четыре женщины жались друг к другу, закутанные в грязную одежду. Лица их осунулись, они выглядели больными. Прежде чем отправиться в путешествие с Филиппом, я распорядилась выделить средства на их содержание, полагая, что этим обеспечу им благополучие. Как такое могло случиться? Как долго они тут пробыли?
Подойдя к тюфяку, на котором лежала донья Ана, я опустилась на колени.
– Донья Ана, – прошептала я, – Донья Ана, это я, ваша Хуана. Я здесь.