Последняя крепость. Том 1
Шрифт:
— А ежели цапнет? — удирая, обронил кто-то. — Сам прыгай, если такой умный…
Он остановился только тогда, когда остался один в хижине — среди поломанной утвари и перевернутых скамеек и стола. Шагнул к распахнутой двери.
То, что увидел староста, заставило его икнуть от страха и юркнуть обратно в хижину. Болотники — юноша и старик — размеренным, но быстрым шагом шли по единственной деревенской улочке, направляясь к лесу. Народ, сгрудившийся вокруг хижины, притих. Кое-кто от греха подальше брызнул огородами подальше отсюда: первое, что сделал староста, поспешно покинув свой дом, — это дал знать землякам, кем на самом деле
— Болотники… — зашелестело над головами попятившихся с дороги рыцарей людей.
Болотники изменили направление. Теперь они шли к хижине. Староста заметался меж стен, ища, куда спрятаться. Но спрятаться было негде — только нырнуть в погреб, где стонало жуткое чудовище, находящееся до времени в человечьем обличье. Возможно, одурев от страха, он так и поступил бы, но отчаянный крик, донесшийся со двора хижины, отвлек его.
Кричала Илька.
Трясясь и цепляясь за дверной косяк, Барбак высунул голову во двор. Улица, прекрасно просматривающаяся сквозь жиденький плетень, была пуста. Где-то вдалеке скулили собаки — даже они не осмеливались лаять и бросаться на ужасных болотников. А низкорослая Илька, растрепанная и зареванная, бросилась в ноги юноше-болотнику, он шел первым.
— Добрые господа! — захлебывалась Илька. — Пощадите, добрые господа!
Она попыталась ухватить болотника за ногу, но отчего-то у нее это не получилось — и женщина грохнулась в пыль.
— Добрые господа! — завопила она, кидаясь теперь в ноги старику в пугающих шипастых доспехах. — Не губите мужа моего!
Как и юноша, старик неуловимо-ловко избежал того, чтобы бесстрашная от отчаянья крестьянка поймала его за лодыжку.
— Тварь должна быть уничтожена, — строго молвил старый воин, проходя мимо барахтающейся в пыль Ильки.
— Да не тварь он! Ведь не знаете наверняка, добрые господа!
Это восклицание болотники оставили без ответа.
Барбак отпрянул в хижину. И спустя пару ударов сердца порог ее перешагнул юноша. Мельком глянув на старосту, он опустил забрало и обнажил меч. Увидев диковинно искривленный багровый клинок, староста зажмурился.
— Помилуйте, — только и пролепетал Барбак, — старался я… Что уж с этими тупоумными поделаешь…
Когда он открыл глаза, болотника в хижине не было. Болотник прыгнул в погреб.
Он стоял, прижавшись к стене. Он и сам не понял, как это случилось — прямо перед ним оказался закованный в черные доспехи рыцарь. Лицо его было закрыто решеткой забрала, а в руке страшным багровым светом светился изогнутый клинок меча. Откуда взялся этот рыцарь?
Аж успел выкрикнуть:
— Не надо!
Это не возымело никакого действия. Багровый клинок метнулся к нему, и пленник, понимая уже, что сейчас умрет, проорал что-то срывающимся больным голосом.
Клинок замер у его лица. Аж перевел дыхание. Потом заорал снова. Этот безмолвный черный рыцарь пугал его так сильно, что парень даже не отдавал себе отчета в том, что именно орал. Но пронзительные его мольбы неожиданно подействовали. Клинок с лязгом влетел в ножны. Рыцарь одним движением сбросил с правой руки латную перчатку (наверное, она крепилась к основному доспеху каким-то хитрым замком) и вытянул вперед руку. Потом, безошибочно угадав в полутьме местонахождение ужасной раны, вложил в нее беспощадно твердые пальцы.
Такой боли Аж не чувствовал никогда.
Когда Кай выволок наружу крестьянина, шею которого оплетала веревка, Барбак охнул и рванулся к выходу. Но на пороге хижины столкнулся со стариком-болотником, едва не напоровшись на шипы его доспеха. Герб удивленно нахмурился, глядя на Кая.
— Он не может являться Тварью, — ответил Кай на безмолвный вопрос старого рыцаря.
— Он укушен оборотнем, — возразил Герб, — рано или поздно этот человек станет Тварью — обращение неотвратимо.
Кай дернул конец веревки, который держал в руках. Аж, постанывая, открыл глаза. Понемногу парень приходил в себя.
— Тварь — есть нечеловек, вредящий людям, — сказал юноша. — Когда он молил меня о пощаде, он прокричал о том, что на нем нет вины. Он никогда не причинял людям никакого вреда.
— Пока — не причинял, — уточнил Герб. — Но как только взойдет луна…
— Да, — сказал Кай. — Но сейчас он еще остается человеком. На нем еще нет крови, а значит — на нем еще нет вины. Следовательно, он не подпадает под определение Твари. Убив его сейчас, я изменю правилам Кодекса. Не забывай, брат Герб, пока мы не создали новые правила, мы обязаны придерживаться прежних.
— Что ж… — подумав, проговорил Герб, — возможно, ты прав.
Он обернулся к старосте.
— Ступай, — сказал ему старик, — успокой людей. Пусть они расходятся по домам. Хоть это приказание ты способен исполнить?
— Есть и еще кое-что, — добавил Кай, когда Барбак выбежал из хижины. — Посмотри, брат Герб…
Старик присел на одно колено, склонившись над едва шевелящимся Ажем. Сняв перчатку, он ощупал ужасную рану, сочившуюся кровью из разрывов запекшейся корочки обожженной плоти. Аж издал дикий крик и снова потерял сознание. Словно не понимая, какую жуткую боль он причиняет парню, а точнее — не принимая этого во внимание, старик тщательно исследовал рану.
— Странно, — поднявшись, сказал он.
— Да, — кивнул Кай. — Следы от резцов и клыков — практически одинаковые. Ты знаешь об оборотнях больше, чем я, брат Герб…
— Строение пасти оборотня, — покачав головой, проговорил Герб, — такое же, как и строение пасти волка — только много больше. Исключений не существует. А зубы, разорвавшие тело этого крестьянина… они равны по длине и толщине. Как зубцы гребенки.
— На крестьянина напал не оборотень?
— На крестьянина напала другая Тварь. Скорее всего, похожая на громадного волка — оттого-то здешние жители и спутали ее с оборотнем.
Аж пошевелился. Кай достал из поясной сумки крохотный шарик — две скрепленные смолой ореховые скорлупки. Осторожно разъединив их, юноша капнул ярко-красной, как кровь, жидкостью на пересохшие губы парня. Аж тотчас открыл глаза и сделал глубокий вдох.
— Это придаст тебе силы, — сказал Кай, снова запечатывая орех, — чтобы идти. Мы возьмем тебя с собой. Мы не имеем права оставлять тебя среди людей, пока не узнаем, что за Тварь на тебя напала.
Ночной лес казался теперь Ажу совсем чужим. Хоть ветра не было совсем, парню чудилось, что древесные корявые ветви шевелятся и листва на них шепчет что-то угрожающее. Тьма колыхалась вокруг, будто живой и сильный зверь, ожидающий момента, когда люди заберутся поглубже в его раззявленную пасть — чтобы сомкнуть ужасные челюсти.