Последняя любовь Екатерины Великой

Павлищева Наталья Павловна

– Э-эх! Все вы, бабы, дуры одинаковые, чуть что – в слезы! Что деревенские бабы, что императрицы…

Вздохнул, сунул ей в руку большой платок, чтоб сморкалась, и отправился в комнаты Мамонова.

Завидев приближающегося князя, Тимоха, который вышел в коридор, спешно бросился обратно:

– Александр Матвеевич, там Потемкин…

Это было серьезной угрозой. Потемкин не государыня, его слезой и вздохами не прошибешь. Кроме того, он столь решительно направлял свои стопы к провинившемуся ставленнику, что у Мамонова сердце ушло в пятки. Опасения оправдались.

Уже через мгновение, повинуясь

окрику князя, Тимоха пулей выскочил в коридор и плотно закрыл за собой дверь. Прижавшись к ней всем телом, верный слуга-плут вздрагивал от крика князя. Потемкин и так-то не слишком церемонился с теми, кто ниже его по положению, таковыми были все, кроме самой императрицы, а уж с проштрафившимся щенком и вовсе сдерживаться не собирался. С Мамонова сошло не семь – семьдесят семь потов, и он словно уменьшился в росте, но, когда Потемкин вышел, пнув ногой дверь, отчего Тимоха растянулся в коридоре во весь рост, держась за ушибленный лоб, фаворит был шелковым.

После объяснений князя, что к чему, Александр покорно вернулся в покои императрицы и смотрел на нее преданно-преданно, словно княжны Щербатовой не существовало вовсе. А сам Потемкин попенял залившейся благодарными слезами Екатерине:

– И что было этому прохвосту не устроить головомойку? Эти щенки страсть как крика боятся. Запомни, матушка, не слез, а крика! На него цыкни – любую свою страсть амурную забудет.

Но Екатерина кричать на дорогого «паренька» не могла, напротив, на радостях сделала ему роскошный подарок. Позвав жестом к окну, показала на цуг лошадей:

– Смотри, Сашенька, что я тебе купила. Нравятся ли?

Столько шикарного цуга не было ни у кого из молодежи. Мысленно проклиная себя на чем свет стоит, Мамонов кивнул:

– Нравится.

Щедрые подарки получил и миротворец Потемкин. Перед отъездом он еще раз строго поговорил с дурнем, толково объяснив, что в случае опалы будет не только изгнан из Петербурга, но и сурово наказан.

– Она, – князь кивнул в сторону, видно, считая, что именно в той стороне должна в данный момент находиться императрица, – может, и ничего не сделает, я тебя уничтожу! Попомни мое слово. Обидишь Катю, будешь иметь дело со мной. Я ее обижать не позволю.

Мамонов понял, что Потемкин не шутит. Надежды на избавление от золотой клетки не было никакой, только петь драгоценный соловушка категорически отказывался. Временами даже отказывался от еды.

Надолго Мамонова не хватило, снова начались обиды, снова слезы. А Щербатова требовала свое, не желая отступать. Наконец не выдержала сама Екатерина.

Но прежде произошло еще одно очень важное не только для нее, но и для всей России событие. Оно хотя и не было отражено ни в каких официальных документах, последствия имело весьма плачевные…

Таковым было знакомство с последним из ее фаворитов, Платоном Зубовым, вернее, с братьями Зубовыми. Платон и Валериан Александровичи Зубовы были хороши оба, но Валериан уж совсем молод и излишне горяч к тому же. А Платон Зубов внешность имел такую, что с него богов лепить, и то богам льстиво окажется. Что фигурой взял, пусть и некрепкой, зато стройной, что лицом. Всем удался: брови вразлет, нос прямой, красивой формы, умные, чуть с поволокой глаза (это позже все понимали, что не так уж обладатель прекрасных

глаз умен), а уж губы… Редко у какой женщины такой формы встретятся! И уголки губ чуть приподняты вверх, словно улыбку сдерживает. А еще подбородок с едва заметной ямочкой… Дал же Господь такую красоту человеку!

Младший, Валериан, тоже недурен собой, но у того красота чуть попроще, не столько чувствительная и манящая.

Вот этакого красавца, словно в награду за мучения с Мамоновым, и подбросила судьба Екатерине. Но сначала с красавцем познакомилась Нарышкина. А к Анне Николаевне его отправил Салтыков (не все же Потемкину своих людей в государеву спальню пристраивать!). Салтыков хорошо помнил свою оплошность с Ланским и во второй раз удачу не упустил.

Сам он Платона увидел почти нечаянно, отец красавца, Александр Николаевич, управлял у Салтыкова имениями, а потому иногда бывал с докладами в Петербурге. В знак благоволения к своему управляющему Салтыков приглядывал за его сыновьями, служившими в гвардейских полках. Вся забота была не слишком обременительной и выглядела просто как вопрос к их командирам вроде: «Ну как там?» Братья Зубовы буйством не отличались и особых проблем не доставляли.

Весной 1789 года Зубов-старший жил в Петербурге не первый месяц, вопросов накопилось немало, кроме того, нужно было решить с Салтыковым кое-что по продаже земель и крепостных и покупке новых. Дороги от зимней грязи еще не подсохли, а потому он не торопился обратно, сыновья жили то при нем во флигеле, то у себя в полку, смотря по настроению.

Как-то рано поутру, прежде чем ехать по делам к государыне, встававшей, как известно, с первым светом, он заглянул во флигель к управляющему с вопросом и застал там весьма интересную сцену.

– Платон, ирод, убью! Что тебе, кобелю, девок мало, ни одной бабы не пропустит! Сколь раз говорил, чтоб Парашку не трогал, не про тебя она!

Салтыков сделал знак слуге, чтоб не предупреждал хозяина о его приходе, и сам поспешил в комнаты: было интересно поглядеть, кого же так разносит Зубов-старший. Александр Николаевич кричал на одного из своих сыновей, обычно жившего в полку, но иногда наведывавшегося в отцовский флигель, чтобы развлечься с его дворней. Из двери ближайшей комнаты выскочила весьма упитанная бабенка, отнюдь не младых лет, на ходу одергивая так же спешно надетый сарафан, ойкнула и припустила со всех ног прочь. Волосы растрепаны, щеки разрумянились. В комнате она явно не реверансу училась… Салтыков невольно проводил пышную фигуру красотки взглядом. Лет десять назад она, видно, была ядреной девкой, но теперь уж бабой почти в летах, однако статей не растеряла.

Дверь в комнату осталась открытой, и фельдмаршал увидел занятную картину. На кровати пряталась, закрывшись до самых глаз, вторая баба, тоже растрепанная и тоже немолодая. У постели стоял, подтягивая лосины, красавец лет двадцати, а спиной ко входу сам хозяин. Отец распекал своего среднего сына Платона, молодого человека очень красивой наружности, хотя и не слишком рослого и крепкого.

– Что ж у тебя за любовь такая, а? Девок мало, чтоб баб к себе таскать?! Не позорь ты мои седины, ну порть девок, на что тебе бабы-то? Побьют же мужья-то, не посмотрят, что барин…