Последняя любовь Казановы
Шрифт:
– И в самом деле создается впечатление, что вы прекрасно понимаете друг друга во всем, будто вышли из одной формы.
– Как раз этого мы никогда не узнаем, – заговорщически ответил Джакомо, – поскольку наша жизнь уже почти окончена, и эта форма, возможно, и в самом деле одна для нас двоих, уже давно разбилась.
Полина довольно долго молчала, с любопытством глядя на сидящего напротив нее пожилого человека. И наконец произнесла:
– Я понимаю, почему мадам де Фонсколомб прониклась к вам такой дружбой, и прошу вас, если можете, простить мою заносчивость и дурное поведение. Вы меня научили,
В ответ на эти слова, тронувшие его своей непосредственностью, Казанова лишь улыбнулся и ответил, что его не стоит жалеть, поскольку в своей жизни он не провел ни одного дня, не любя или не будучи любимым, а в его глазах единственно любовь придает чему бы то ни было смысл.
Незадолго до рассвета у мадам де Фонсколомб к голове прилила кровь, ее бросило в жар, а потом начались ужасные судороги. Тут же с криком ужаса проснулся аббат, в то время как Полина и Казанова изо всех сил старались удержать больную. Содрогания были настолько яростными, что, казалось, хрупкие кости старой дамы могут не выдержать и сломаться.
– Я уверую, если Бог спасет ее! – невольно вырвалось у Полины.
Однако приступ длился не более минуты и, несмотря на свою пугающую силу, имел самые благотворные последствия. Сразу после этого больная успокоилась, легко задышала и уснула спокойным и крепким сном.
Джакомо вновь вернулся в кресло, а Полина стала приводить в порядок постель и белье своей госпожи.
Потом молодая женщина снова устроилась напротив Джакомо, который улыбнулся ей и, снимая нагар со свечей, произнес немного насмешливым тоном:
– Ночь закончилась, Полина, и, похоже, с сегодняшнего дня мы можем считать, что Бог существует.
– Как существовал вчера, – изрек аббат, поднимаясь, чтобы отправиться спать, – и как будет существовать завтра.
– Новый день приносит новые заботы, – в тон Казанове ответила Полина, вновь обретая способность к насмешке.
– И как будет существовать отныне и во веки веков, – не обращая на нее внимания, договорил аббат.
Мадам де Фонсколомб вышла из оцепенения поздним утром, пробормотав перед этим бессвязные слова, как бывает, когда человек разговаривает во сне. Потом она совсем пробудилась, совершенно недвусмысленно выразив при этом свое изумление тем, что еще жива. Полина тут же бросилась к кровати. Она схватила руки больной в свои и, покрывая их поцелуями и слезами, благодарила судьбу, которая вернула ей ее дорогую госпожу.
– Благодарите лучше Небо, тем более что этой ночью вы обещали это сделать, – произнес приблизившийся к ним Казанова.
– Если хотите, пожалуйста, – ответила Полина, мешая смех со слезами. – Кто бы ни был кредитором, я охотно признаю этот долг!
Вскоре мадам де Фонсколомб уже смогла выпить немного кофе. Но она так ослабела, что Полина должна была помочь ей, поддерживая голову и следя за тем, чтобы больная не опрокинула содержимое чашки на себя. После этого старая дама снова заснула глубоким сном.
Полина
– Я признательна за дружбу, которую вы выказали ко мне, – повторила Полина, – несмотря на то, что мы имеем совершенно разное мнение об одних и тех же вещах.
– Возраст и время научат вас тому, что человек никогда до конца не может быть уверенным в своих взглядах. Во всяком случае, не более, чем может разобраться в своей душе, написав об этом книгу, и еще менее, попытавшись запечатлеть таким образом всю свою жизнь.
– А разве не этим вы занимаетесь, составляя ваши воспоминания?
– Эти страницы являются для меня зеркалом, куда я имею слабость частенько заглядывать. Но в зеркале находится лишь отражение, а не сам человек, который в него смотрится.
– Какой же смысл писать, если в книгах содержится одна лишь видимость?
– Все в жизни человека сплошная видимость. Ему не удается познать как следует даже самого себя, сколько бы усилий он к этому ни прилагал.
– Получается, для вас вообще не существует истины – ни в книгах, ни где-либо еще.
– Действительно, нигде вокруг ее не существует, поскольку сам окружающий мир является для нас лишь видимостью, иллюзией, абсолютно правдоподобной и настолько же далекой от реальности. Насущность окружающей нас действительности опирается лишь на тот факт, что мы не можем избавиться от нее, разве что когда спим, да и то утром нам все равно приходится просыпаться.
– И вы не верите в какой-либо иной мир?
– Я уверен лишь в том, что он в итоге тоже окажется очередной видимостью.
Уже наступила ночь, когда мадам де Фонсколомб очнулась от своего долгого сна. Полина помогла ей сесть в постели, и больная попросила бульона и вина.
Подкрепившись, она сказала Полине, что та ей пока не нужна и что она хотела бы поговорить с шевалье наедине.
Тот придвинул кресло к изголовью кровати, чтобы лучше слышать старую даму. Дыхание ее было еще настолько слабым, что походило на теплый ветерок, задувавший в окна.
– Дорогой Жак, – прошептала она, – ты не разочаровал мои воспоминания, которые я хранила в течение пятидесяти лет, как самое драгоценное из сокровищ, и сейчас, как и тогда, ты по-прежнему дорог моему сердцу.
Казанова взял протянутую Генриеттой руку в свои и сжал ее. Двое стариков замерли, с трудом сдерживая слезы.
– И все-таки, – заметила она, улыбаясь, – ты не узнал меня, пока я не подала тебе два дня назад некий знак, который позволил тебе заглянуть в мою душу. Неужели ты настолько более слеп по сравнению со мной, мой бедный друг? Неужели ты все-таки забыл Генриетту?