Последняя любовь президента

Курков Андрей Юрьевич

– Крещенье на пьяную голову не принимают, – сказал мне на краю полыньи отец Василий.

Сказал и легонько толкнул рукой. И полетел я в обжигающий холод. Искры воды замелькали перед глазами, впились в кожу. Я заколотил руками по месиву из воды и льда, оглянулся. Встретился взглядом со стариком, стоящим голой синеватой мумией на краю проруби.

– Под воду не ныряй, а то течением под лед унесет! – сказал он.

А я уже карабкался наверх, запрыгивал на лед, пытался отжаться, но лед ломался, царапая мне руки. И уже выбравшись, я наконец заметил глубокую

царапину на правом локте.

Старик подал мне полотенце. Мое тело, натертое наждачно-вафельным полотенцем, покраснело. Но ощущение холода потихоньку ушло. А взамен в теле возникла вялость, а в голове – безразличие.

Отец Василий повесил мне на шею серебряный крестик.

– Спасение твое было чудом Божьим, – сказал он, бросив взгляд на старика. – А теперь и сам ты стал рабом Божьим. Благослови тебя Господь.

Окунулись затем в проруби и остальные. Притом дольше всех бултыхался в воде старик. Кряхтел, охал, ахал.

– Мне эт полезно! – приговаривал он. – Мне эт как помидорам консервация! Жизнь продляет!

Мое подозрение о начале здорового образа жизни не оправдалось. Вернувшись в землянку, первым делом все выпили по стопке водки «Во славу Божию». Давид Исаакович запил водку кефиром, а остальные не запивали.

– Вы теперь про политику будете говорить? – спросил я за столом.

Посмотрели на меня странно.

– Про политику пусть черви земные говорят, – произнес отец Василий. – Мы будем о жизни беседовать. Потому что жизнь – это любовь!

59

Киев. Март 2004 года.

Всю ночь под моим окном выли коты. Может, будь это собаки, их вой не дал бы мне выспаться. Но кошачье пение просто навевало в мою дрему конкретные мысли, и я легко, словно невзначай, гонял эти мысли из одного края своего подсознания в другой.

А утром, когда моя итальянская кофеварка зашипела, впрыскивая в кухонный воздух аромат арабики, позвонила Света.

– У меня новости, – очень серьезно произнесла она.

Я приготовился к деловому разговору, думая, что речь пойдет о дальнейшей оплате счетов из швейцарской клиники для Димы и Вали.

– Я сходила на УЗИ. – Она выдержала паузу. Достаточную, чтобы я полностью переключился на ее новости, которые, кажется, становились теперь и моими новостями. – У меня двойня…

Опять она сказала «у меня»! Я скривил губы. Неужели ей так нравится подчеркивать свою независимость от меня? Или независимость этой двойни от меня?

– Поздравляю! – прошептал я в трубку. – Отметим?

– Это еще не все. – Ее голос прошелестел мягким шелком. – Валя тоже ждет ребенка.

– Кто?

– Дима и Валя, твой брат и моя сестра.

– Вечером в семь подойдет? – Во рту у меня внезапно стало сухо, и я перешел на шепот. – В «Дежа вю».

Она согласилась.

К вечеру закапал дождик, и мостовая перед Оперным театром заблестела черным перламутром мокрых булыжников. Шофера я отпустил домой. Мне всегда было неприятно осознавать, что пока я где-то получаю удовольствие, он

сидит в машине и в лучшем случае читает Дарью Донцову. Конечно, неписаные правила обязывают водил служебных ВМW и «мерсов» кататься по принципу «куда пошлют» и ждать под рестораном или клубом хоть до утра. Но что мне до неписаных правил? Я выполняю только те из них, которые меня устраивают.

– Она тебе звонила? – спросил я, присев за столик и поцеловав Свету в губы вместо приветствия.

– Да. И знаешь, у нас одинаковый срок беременности.

– Значит, – улыбнулся я, – значит, ты и она зачали в одну ночь, в ночь после свадьбы.

Света кивнула.

Официант принес бутылку «Moet» и два бокала.

Мое настроение улучшилось мгновенно. Если Света сама, придя немного раньше, решила, что мы будем пить, значит, опасаться ее плохого настроения не стоило.

– У тебя красивые кораллы! – Я обратил внимание на бусы, на бордовую кофточку, на колечко с маленьким бриллиантиком на среднем пальце правой руки. Света всегда одевалась в зависимости от настроения. Сегодня она любила себя и мир.

Я вытащил из кармана пиджака маленький сверточек в яркой подарочной упаковке. Еще раз удивился, насколько эфемерно и невесомо нынешнее модное женское белье. Эти трусики цвета изумруда точно весили меньше, чем упаковочная бумага.

– Это тебе!

Она взяла невесомый прямоугольничек на ладонь. Улыбнулась хитро – видимо, догадалась. Спрятала в сумочку. Подняла бокал.

– За тебя! И за двойняшек! – негромко пропел я, подняв свой бокал навстречу ее бокалу.

Брют оказался слишком изысканного вкуса. Это был как раз тот случай, когда по крайней мере ценой бутылка шампанского полностью отвечала поводу нашей встречи. А вот что касается вкуса – увы. Мой вкус не был настолько аристократичен, хоть я и научился обманывать всех, да и самого себя, поедая дорогую и изысканную снедь и попивая такие же напитки с деланой миной сверхудовольствия на лице.

– Извини за банальный вопрос, – Светлана уставилась мне в глаза. – Ты не потомок писателя Бунина?

Я усмехнулся.

– Нет. Эту фамилию дал отцу директор детского дома в Сибири. Отец попал под бомбежку в поезде. Их везли в эвакуацию. Родители погибли, документы никто не искал. Ничейного, безымянного мальчишку отправили в детдом, а там директором был бывший учитель литературы. У отца среди друзей-детдомовцев были и Горький, и Островский.

– Красивая история. – Задумчивая улыбка добавила взгляду Светланы доброты.

– У меня много красивых историй, – кивнул я. – А вот самая красивая, пожалуй, это недавно в Лейкербаде.

Моя рука, поигрывая пальцами, дотянулась до ее руки. Наши пальцы соприкоснулись.

– Переезжай ко мне! – Я наклонил голову и попробовал сделать свой взгляд покорным и просящим.

– Давай немного подождем. – Светлана отняла свою руку и снова подняла бокал.

– По тебе не видно, что ты любишь детей! – сказала она.

– По тебе не видно, что ты любишь мед. Да и по мне многого не видно. Но детей я люблю.