Последняя любовь президента
Шрифт:
– Тебе нужен психолог, – прошептал я откашлявшись, отнимая ладонь ото рта. – Какое же это удовольствие?
– Я же сказала – странное! Понимаешь, иногда и боль может оказаться странным удовольствием. Ты когда-нибудь убираешь заусеницы вокруг своих ногтей?
– Заусеницы? – Недоумение заполняет мой взгляд, направленный на Майю.
– Ах да, ты ведь и не знаешь, что это такое! Как всякий мужчина. Сначала они тебе не мешали, а потом ты просто отдавал свои пальцы в руки специалистам, и они тебе сами аккуратненько подрезали, шлифовали ногти, убирали заусеницы.
Она была права.
– А я, – продолжала Майя, – когда привожу в порядок ногти, то кожу у основания ногтя соскребаю до тех пор, пока не почувствую особую, колющую боль. И мне это нравится. Для меня такая боль – особый сигнал! Колокольчик! Который звенит, напоминая, что я жива, что все мои нервные окончания готовы принимать и воспринимать окружающую жизнь. И реагировать на нее. Я всякую боль на себя примеряю. Будет тебе больно, я и твою боль примерю! Когда с Игорем это произошло, я была готова его сердце себе пересадить, чтобы и эту боль сделать физической, чтобы носить его в себе до смерти. Сейчас эта боль уже не актуальна. А новой нет.
Последние слова она произнесла с сожалением, и я едва удержался от того, чтобы снова не посоветовать ей обратиться к психологу или психиатру.
Но вместо этого я предлагаю пойти и выпить кофе у нее, там, где холодный сквозняк вызывает странное удовольствие.
Она пугается. Наотрез отказывается. Говорит, что ей вообще кофе не хочется. И буквально через пять минут уходит, оставив меня в весьма озадаченном состоянии.
«Почему? – пытаюсь я понять такую ее реакцию на мое безобидное предложение. – Или все-таки она посчитала мое предложение двусмысленным?»
Я вдруг начинаю хохотать. Меня осенила догадка: Майя могла подумать, что я просто ее возжелал как женщину! Да, женщина могла бы так подумать, хотя у меня и в мыслях до сих пор не было никакого эротического любопытства к ней, к Майе. Но сказать ей это – обидится. Помолчим.
88
Киев. 11 мая 1985 года.
К универмагу «Украина» мы с Мирой и ее мамой приехали за полчаса до открытия. Подошли к группе людей у центрального входа.
– Номер сто пятнадцать! Фамилия? – выкрикивал кто-то.
– Иванченко! – ответил женский голос.
– Вы теперь сто четвертая!
Я видел, как женщина наслюнявила огрызок химического карандаша и быстро написала им свой новый номер на ладони.
– Это очередь на холодильники, – понимающе объяснила мне Мирина мама.
Мы отошли чуть в сторону.
Универмаг открылся ровно в девять. Мужские костюмы продавались на втором этаже.
Уже через пару минут мы нашли нужный отдел и разбрелись по нему, рассматривая однообразное разнообразие мужских костюмов. Отличались они в основном только размерами. Конечно, были тут и черные, и темно-синие, и даже серые костюмы, но все одинакового покроя.
– А какой у него теперь размер? – спросила, оглянувшись на дочку, Лариса Вадимовна.
– Ну, он примерно такой, – Мира обняла воображаемого отца.
– Так похудел? – удивилась мама.
Мира
– А у тебя какой размер? – спросила она, прищуренно глядя на мой потрепанный джинсовый пиджачок, купленный еще года три назад у знакомого фарцовщика.
– Сорок восемь-пятьдесят, – ответил я.
– Так он что, – Лариса Вадимовна опять перевела взгляд на Миру, – он что, худее его? – кивнула на меня.
– Да, худее и ниже.
– Ну, что ниже, это я помню! Но на всякий случай лучше взять сорок восьмой. – Снова взгляд в мою сторону.
Минут через пятнадцать она остановила свой выбор на сером костюме швейной фабрики «Салют». Ничего особенного. Пиджак на четырех пуговицах, брюки с молнией в ширинке. Вполне пристойный выбор. Только цвет мне не понравился. Слишком мышиный.
Рубашку и галстук купили за пять минут. А вот в отделе обуви пришлось потоптаться. Размера ноги Давида Исааковича никто не знал. Мама Миры решила вычислять размер с помощью логики. Чаще всего встречается сорок второй. Вот и у него, она кивнула на меня, тоже сорок второй. Но Давид ниже на полголовы. Тридцать девять – это еще женский размер. Настоящие мужские размеры начинаются с сорокового. Так что у Давида, наверное, сорок первый!
Коричневые туфли были на два рубля дешевле черных, и эта разница сыграла свою роль.
– Теперь надо отдохнуть, – устало выдохнула Мирина мама.
Мы спустились на первый этаж, и она купила три стакана чая и три ромовых бабы.
89
Киев. Август 2004 года. Вечер.
– Где вы находитесь? – трещит из динамика диспетчерской связи женский голос.
– В лифте! Застрял! – кричу я.
Сегодняшний день после явления Догмазова покатился по наклонной. В моем кабинете нашлись потерявшиеся документы на приватизацию Суходольского кирпичного завода. Тот завод стоит копейки, но министр договорился до того, что сказал, будто я специально торможу приватизацию – ради собственных корыстных интересов. После этого я не удержался от двух рюмок «Хэннесси» и теперь вот, приехав домой, застрял в лифте.
– Нажмите кнопку «Стоп»! – командует диспетчер.
– Я и так стою.
– Нажмите!
Я нажимаю.
– Нажали?
– Да.
– Теперь нажмите кнопку нужного этажа.
Палец вдавливает в металлическую панель кнопку «13», как врага. И лифт почему-то едет вниз.
«Надо поговорить со Светланой», – думаю я, пытаясь настроить себя на спокойствие.
– Вы вверх? – спрашивает девочка с белым пуделем на поводке, появившаяся в открытых дверях лифта.
– А это какой этаж?
– Пятый, – отвечает девочка.
– Мне надо вверх, но лифт поехал вниз.
– Значит, вы уже были наверху, – спокойно объясняет мне девочка.
– А тебе вниз?
– Мне на первый! Надо Павлика выгулять. – Она кивает на собаку.
Я спускаюсь до первого и снова нажимаю кнопку своего этажа.
В квартире тихо звучит музыка. Из гостиной в холл падает свет. Слава богу, Светлана дома. Мне очень хочется с ней поговорить, обнять ее, погладить по животу, в котором, как рыбки, плавают двое наших детей.