Последняя милость

Печёрин Тимофей

— Сиградд, пожалуй, ты… — снова как будто не заметила его слов волшебница, — и амулет не забудь.

У входа в пещеру амулет, формой похожий на человечка с раскинутыми руками, был чуть теплым — ровно настолько, чтобы кожей не чувствовался холод металла, из которого он был сделан. Зато едва дневной свет сменился темнотой, кое-как отгоняемой огнем факела, как Равенна тихонько и непроизвольно охнула: «человечку» хоть и все еще было далеко до угля, только что выпавшего из печки, но нагрелся он быстро. Заметно и почти мгновенно.

А вот Сиградд, казалось, никаких перемен в своем амулете

не ощутил. Хотя чему тут удивляться: некоторые крестьяне до сих пор верят, что северные варвары не из костей и мяса сделаны, но из камня. Конечно, Равенна знала, что это не так, что это чушь — кому, как не ей, целительнице, знать, что все люди одинаковы. Но успев познакомиться с одним из воителей-северян, понимала теперь, что сказки эти отнюдь не лишены оснований. Ибо в стойкости, несокрушимости… как и в способности выражать чувства тот же Сиградд ненамного уступал какому-нибудь утесу на северном побережье.

Огонек факела отбрасывал на стену пещеры дрожащее пятно света. Переползая по мере продвижения Сиградда и Равенны вглубь пещеры, это пятно выхватывало из темноты щербины камня, слагавшего скалу, корни каких-то растений, протянувшиеся сквозь трещины, бледные и тощие грибы. А также летучих мышей, что целыми толпами спали, вися под потолком.

— Удивительно, — вполголоса говорила Равенна, обращаясь, скорее, к самой себе, чем к Сиградду, — считается, что Скверна губит жизнь… она ведь не может иначе. Ведь приходит оттуда, где просто нет места никакой жизни. Но как же эти растения существуют рядом с ней… и летучие мыши?

Потом она вспомнила, как защитников Веллесдорфа атаковали те же летучие мыши, обитавшие не абы где, а в оскверненном замке. Причем там Скверны скопилось не меньше, чем в пещере. Однако ж мелкие летучие зверушки выжили — хоть и обезумели, хоть и сделались покорны демонической воле, захватившей замок. Подобно тому, как еще раньше обезумели жившие в Веллесхайме люди.

— Наверное, все дело в дозе, — решила Равенна, все так же говоря сама с собой, — как с ядами и лекарствами. Одно и то же снадобье может быть лекарством, если доза мала — и ядом, если принять его слишком много.

Волшебница не ждала какого-то ответа на свои рассуждения — не более чем мысли вслух. И оттого особенно удивилась, услышав глухой басовитый голос Сиградда.

— Или как с пивом, — были его слова, — и прочей выпивкой. Она может веселить, придавать смелости. Но если выпить слишком много — свалишься как труп.

— А что! — Равенна оживилась, — по-моему, твое сравнение даже ближе будет. Можешь поверить мне, как целительнице: все хмельные напитки разрушают тело и загрязняют душу — совсем как Скверна. Но если выпить немного, кажется, будто пиво или вино даже полезно. Настроение повышает, заставляет чувствовать себя сильным, смелым.

Но можно выпить немного побольше — и тогда смелость перерастет в безрассудство. Человек сможет совершить то, чего трезвым бы сделать стеснялся. Считая глупым или неприличным. Ну и, наконец, если выпить много… много-премного, тогда, конечно, лишишься чувств. И можешь даже потом не пробудиться — сразу отправиться на тот свет.

И со Скверной, похоже, примерно то же самое. Смертельно опасно для жизни только большое количество

этой сущности. Тогда, действительно, и трава сохнет, и деревья облетают, и птицы предпочитают не садиться на оскверненное место. Но если Скверны немного, тогда она просто… как говорят церковники? Точно: «Искажает творения Всевышнего». То, что сами они предписывают дьяволу. Искажает, превращая живые существа в их гнусные уродливые подобия — и уродливые не только телом.

А некоторые… назовем их некроманты, научились даже применять Скверну себе на пользу. Как воины, которые выпивают перед битвой немножко хмельного — для храбрости. Или затюканные дурни, которые от пива чувствуют себя смельчаками и писаными красавцами. Да начинают приставать к каждой подвернувшейся бабе, а каждому мужику грозятся дать в морду.

Равенна все говорила, пока она и Сиградд углублялись в пещеру — оказавшуюся неожиданно большой и глубокой. Настолько, что противоположный край терялся в темноте даже несмотря на свет факела.

Призрак некроманта, назвавшегося Лиром, так им в пути не встретился. И освещать двум гостям путь своим холодным сиянием, о котором рассказал Освальд, не спешил. Наверное, тоже дожидался ночи, как и летучие мыши. Даже призраки, насколько слышала Равенна, впадали в какое-то подобие спячки. Если это слово применимо к неживым сущностям.

Поначалу в обстановке пещеры вообще ничего не указывало на присутствие человека — хоть живого, хоть мертвого, хоть очень-очень давнее. Однако потом, пошарив светом вдоль одной из стен, Сиградд наткнулся на темнеющий полукруглый проем. Был он невысокий: тому же варвару пришлось бы не только пригнуть голову, но и наклонить спину, чтобы пройти дальше.

— Кажется, вот оно, — торжествующим шепотом произнесла Равенна, повернувшись к спутнику, — вход в капище. Только человек мог сделать этот проход. Больно уж он ровный… правильной формы.

Световое пятно ползло вдоль пещерной стены, позволяя рассмотреть ее получше. И словно в подтверждение своих слов волшебница подмечала, что возле проема участок стены был не просто каменный… но сложенный из камней. Плотная кладка обтесанных камней, оставленная древними строителями.

— Похоже, мы на верном пути, — с энтузиазмом проговорила Равенна, — вперед!

Первым в проем ступил, согнувшись, Сиградд с факелом. Волшебнице же, которая была намного ниже варвара, проем и обнаруженный за ним туннель пришелся как раз по росту.

И в туннеле стены тоже выглядели каменной кладкой, а не природным камнем — здесь это еще больше бросалось в глаза. Более того, на наиболее гладких из камней были вырезаны какие-то символы. То ли руны, то ли клинопись, которой были написаны трактаты мудрецов из южных стран — Равенна точно не знала и сказать не могла.

Длиной туннель оказался примерно в десяток шагов и оканчивался входом в небольшую круглую комнатку со сводчатым потолком. Посреди помещения стоял алтарь — камень размером с небольшой стол и с верхней гранью, что некогда была обтесана до гладкости, доступной, наверное, не каждой столешнице. Теперь, правда, было заметно, что время взяло свое. И сколь бы гладкой ни была поверхность, за прошедшие века она и щербинами успела покрыться, и трещинами.