Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
При всей внешней сдержанности и уважительном тоне письма в нем все же проглядывало ревнивое отношение Александрины к сестре. В письме говорилось, что Дантес вошел в салон Натальи Николаевны, как «многие другие офицеры гвардии, посещавшие ее», что «он страстно влюбился в нее, и его ухаживание переходило границы, которые обычно ставятся в таких случаях», что он буквально «пожирал ее глазами». Сообщалось так же, что «Пушкин был этим сильно раздражен», «что нашлись лица, которые вмешались, чтоб еще сильнее возбудить его». И тут прозвучало имя ни в чем не повинного князя Гагарина. Не пощадила Александрина и сестру Екатерину, назвав ее ширмой, за которой Дантес устраивал свои дела, «ухаживая за обеими сестрами сразу». Иными словами, она всех припечатала, всему дала определение, но ничего не сказала о поведении самой Натальи Николаевны. Каким образом жена поэта пыталась исправить ситуацию? И получалось, что никаким. А ведь было понятно, что дочь ждала оправданий своей матери. Взамен ей был послан некий меморандум, сопровождаемый жалобами
В том же 1887 году записал свой скандально знаменитый «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу» полковой друг кавалергарда князь А.В.Трубецкой. В его изложении история дуэли приняла невероятный вид, а фигура Александрины обрела, чуть ли не дьявольский характер. Князь «откровенничал»:
Еще до брака Пушкина на Натали Александрин знала наизусть все стихотворения своего будущего зятя и была влюблена в него заочно. Вскоре после брака Пушкин сошелся с Александрин и жил с нею. Факт этот не подлежит сомнению. Александрин сознавалась в этом г-же Полетике. Подумайте же, мог ли Пушкин при этих условиях ревновать свою жену к Дантесу. …Влюбленный в Александрин, Пушкин опасался, чтобы блестящий кавалергард не увлек ее. …Повторяю, однако, - связь Пушкина с Александриною мало кому была известна… Вскоре после брака, в октябре или ноябре, Дантес с молодой женой задумали отправиться за границу к родным мужа …. и во время этих-то сборов, в ноябре или декабре, оказалось, что с ними собирается ехать и Александрин. Вот что окончательно взорвало Пушкина, и он решился во что бы то ни стало воспрепятствовать их отъезду… Случай скоро представился. В то время несколько шалунов из молодежи—между прочим Урусов, Опочинин, Строганов, мой cousin, — стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин. В другое время он не обратил бы внимания на подобную шутку и, во всяком случае, отнесся бы к ней, как к шутке, быть может, заклеймил бы ее эпиграммой. Но теперь он увидел в этом хороший предлог и воспользовался им по-своему[27].
Что здесь правда, а что чистой воды вымысел - еще предстоит разобраться? Вряд ли Арапова безоговорочно приняла маразматический бред старого князя, но такой фантастический поворот событий ее полностью устраивал, поскольку во многом оправдывал мать. Когда же спустя год, она нашла ему подтверждение и в воспоминаниях Вяземских, ее подозрение относительно тетки переросло в убеждение. А мера доверия к духовным водителям достигла такого уровня, что, когда на закате жизни пришло время делиться накопленным опытом, она большую часть своей книги построила на воспоминаниях Вяземских, литературно обработав их и дополнив анекдотами из собственной жизни. Естественно, о свидетельствах тетки Арапова ни словом не обмолвилась. Ее не отпугнули даже пошлые подробности, которыми княгиня Вяземская сопроводила описание встречи у Полетики:
Мадам NN, по настоянию Геккерна, пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату и гостья бросилась к ней[28].
Милые детали: Бог весть, откуда взявшийся пистолет и красная шапочка в роли спасительницы?! Впрочем, тут княгиня хотя бы оговаривается, что Наталья Николаевна рассказала о происшедшем ей и мужу. Спустя годы Бартенев припомнил другое высказывание Вяземской, где она представлялась чуть ли не единственной поверенной жены поэта:
Дантес был частым посетителем Полетики и у нее виделся с Натальей Николаевной, которая однажды приехала оттуда к княгине Вяземской вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса[29].
Интересно, кому принадлежит это дополнение – Вяземской или самому Бартеневу? И что за история с излиянием чувств! Не в характере Натальи Николаевны было бросаться кому-либо на грудь. Тут Араповой пришлось решать сложную задачу. Аналитическими способностями она не обладала - серьезно заниматься исследованиями ей было не досуг - но природу человеческой страсти она понимала тонко. Существовали неоспоримые доказательства тайного свидания матери, сопровождаемые пикантными подробностями. Однако, исходили они не от ее врагов, как следовало бы ожидать, а из окружения поэта. Неужто Наталья Николаевна сама на себя наговаривала? И почему враги так упорно молчали?
Молчала, прежде всего, Полетика, хотя могла бы рассказать, что встреча вовсе не была подстроена ею, как намекала Вяземская, а состоялась по просьбе Натальи Николаевны. Достаточно было сообщить об этом Трубецкому, который, собственно, и не скрывал, что обсуждал с Полетикой все перипетии дуэльной истории. «Скромность» Дантеса была понятна – уж очень он неловко выглядел в той ситуации. Но Полетика хранила молчание принципиально. Почитая поэта и его свояченицу главными виновниками разыгравшейся трагедии, она как будто оберегала Наталью Николаевну от лишних нападок. Во всяком случае, так ее поняла Арапова. В своей книге
Прежде всего, она решила не касаться деталей встречи, поскольку сама Наталья Николаевна вряд ли говорила о них с кем-нибудь из посторонних. И действительно: в воспоминаниях Вяземской и рассказе Фризенгофа чувствуется один голос – голос Пушкина. На каком-то этапе дуэльной истории поэт, скорее всего, не удержался и посвятил близких ему женщин в тайну дуэли, сопроводив свой рассказ образными выражениями. Естественно, после гибели Пушкина, Наталья Николаевна вынуждена была подтвердить сам факт такой встречи, и это дало повод ссылаться на нее.
Труднее всего Араповой было совместить два дорогих ей свидетельства Вяземской и Полетики (в передаче Трубецкого). И тут она постаралась на славу, как достойная ученица старого князя. Она скроила полотно, совершенно не совпадающее с действительностью, которое благодаря воображению устанавливало самый нелепый порядок вещей, и вместе с тем наилучшим образом отражало смысл и характер происходящей трагедии. Судите сами:
Геккерен, окончательно разочарованный в своих надеждах, так как при редких встречах в свете Наталья Николаевна избегала, как огня, всякой возможности разговоров, хорошо проученная их последствиями, прибегнул к последнему средству. Он написал ей письмо, которое было — вопль отчаяния с первого до последнего слова. Цель его была добиться свидания. «Он жаждал только возможности излить ей всю свою душу, переговорить только о некоторых вопросах, одинаково важных для обоих, заверял честью, что прибегает к ней единственно, как к сестре его жены, и что ничем не оскорбит ее достоинство и чистоту». Письмо, однако же, кончалось угрозою, что если она откажет ему в этом пустом знаке доверия, он не в состоянии будет пережить подобное оскорбление.… Теперь и для Натальи Николаевны наступил час мучительной нравственной борьбы! На одной чаше весов лежит строжайший запрет мужа, внутренний трепет при сознании опрометчивого шага… На другой — сплетался страх пред правдоподобностью самоубийства, так как Геккерен доказал своей женитьбой, что он способен на самые неожиданные меры, со смутной тревогой за участь, готовящуюся сестре. Может быть, другая женщина, более опытная в жизни, и призадумалась бы над шумихой громких фраз, но, недоступная внушениям лжи или самообмана, она не признавала их и в других. Наконец, сострадание также подало свой голос… Года за три перед смертью, она рассказала во всех подробностях разыгравшуюся драму нашей воспитательнице… С ее слов я узнала что, дойдя до этого эпизода, мать со слезами на глазах, сказала: «Видите, дорогая Констанция, сколько лет прошло с тех пор, а я не переставала строго допытывать свою совесть, и единственный поступок, в котором она меня уличает, это согласие на роковое свидание... Свидание, за которое муж заплатил своей кровью, а я - счастьем и покоем всей своей жизни. Бог свидетель, что оно было столько же кратко, сколько невинно. Единственным извинением мне может послужить моя неопытность на почве сострадания... Но кто допустит его искренность?». Местом свидания была избрана квартира Идалии Григорьевны Полетики, в кавалергардских казармах, так как муж ее состоял офицером этого полка. Она была полуфранцуженка, побочная дочь графа Григория Строганова, воспитанная в доме на равном положении с остальными детьми, и, в виду родственных связей с Загряжскими, Наталья Николаевна сошлась с ней на дружескую ногу. Она олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшими ей всюду постоянный несомненный успех. В числе ея поклонников самым верным, искренно влюбленным и беззаветно преданным был в то время кавалергардский ротмистр Петр Петрович Ланской. Хорошо осведомленная о тайных агентах, следивших за каждым шагом Пушкиной, Идалия Григорьевна, чтобы предотвратить опасность возможных последствий, сочла нужным посвятить своего друга в тайну предполагавшейся у нее встречи, поручив ему, под видом прогулки около здания, зорко следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ ее подъезда… Всякое странное явление в жизни так удобно обозвать случаем! Но мне именно сказывается перст Божий в выборе Идалией Григорьевной того человека, который, будучи равнодушным свидетелем происшедщаго события, наглядно доказал, до какой степени свидание, положившее незаслуженное пятно на репутацию матери, было в сущности невинно и не могло затронуть ея женской чести. … семь лет спустя он никогда не решился бы дать свое безупречное имя женщине, в чистоту которой он не верил бы так же безусловно, как в святость Бога. Несмотря на бдительность окружающих и на все принятые предосторожности, не далее, как через день, Пушкин получил злорадное извещение от того же анонимного корреспондента о состоявшейся встрече. Он прямо понес письмо к жене. Оно не смутило ее. Она не только не отперлась, но, с присущим ей прямодушием, поведала ему смысл полученного послания, причины, повлиявшие на ее согласие, и созналась, что свидание не имело того значения, которое она предполагала, а было лишь хитростью влюбленного человека. Пушкин, врожденный великий психолог, мгновенно отбросил всякий помысел о лицемерии и обмане. … Он, нежным, прощальным поцелуем осушил ее влажные глаза и, сосредоточенно задумавшись, промолвил как бы про себя: «Всему этому надо положить конец![30].