Последняя охота
Шрифт:
– Не вижу фабричной марки.
– Все наши ружья уникальны и сделаны в Ферлахе – оружейной столице Австрии. С тысяча двести сорок шестого года здесь живут и работают многие лучшие мастера мира.
Ньеман поддался искушению…
– На какое расстояние отрегулирован прицел?
– Сто метров.
– Как для охоты с подхода.
Он опустил ружье.
Лаура бросила на него укоризненный взгляд:
– Не пытайтесь подловить меня, Ньеман. Я уже говорила, что не участвую в этом виде охоты. И очень давно не использовала это ружье.
Полицейский аккуратно поставил
– Которое из них ваше любимое?
Графиня подхватила другое ружье так легко, словно оно весило триста граммов.
– Вот это, для облавы.
Экземпляр был великолепный, с легчайшим налетом патины, подтверждавшим, что им часто пользовались.
– Однозарядное?
– Мой отец говорил: «Если не хватило одной пули, значит вы уже мертвы. А если вы еще здесь, ваша жизнь ничего не стоит».
– Симпатичный был человек. Наверное…
Лаура протянула ему любимую «игрушку»:
– Еще какой!
Ньеман передернул затвор и удивился бесшумности механизма. Еще одно чудо виртуозности.
– Какой калибр?
– Двести семидесятый. Винчестер.
– Патроны?
– Я делаю их в моей мастерской.
Ньеман посмотрел на графиню.
– Пули с мягкой головкой, – продолжила она. – В зависимости от дичи, на которую собираюсь охотиться, я заливаю свинец, сделав расплав в медной оболочке сердечника. Вам не хуже, чем мне, известно, что все зависит от уравнения: скорость – расстояние – материал – сопротивление…
Конечно известно! Свинец деформируется при ударе и принимает форму грибной шляпки, передавая энергию тканям и приводя к смертельному исходу. Но сначала пуля в медной оболочке должна проникнуть в плоть, которая сразу распадается.
– Мне редко удается поговорить о подобном с дамой.
– Нынешние женщины изменились, – сказала Лаура делано-огорченным тоном.
Она взяла у Ньемана ружье и бережно вернула его в пирамиду.
– Все уходит, – заявила она, – даже невежество.
– А это что? – Комиссар указал на антрацитовый карабин с прицелом того же цвета. Казалось, что он сделан из цельного куска черного мрамора.
– К нему мы не прикасаемся, – ответила Лаура, отступив на шаг. – Это ружье моего отца. Великого стрелка, попадавшего в глаз оленю с двухсот метров.
Ньеман восхищенно покачал головой. Он мог сделать куда лучший выстрел, но решил похвастаться в другой раз.
По гравию зашуршали шины.
– Прибыли мои кузены, – сказала Лаура, повернув голову к окну. – Пора за стол. – Она лукаво улыбнулась и пошла к двери.
Ньеман решительно не понимал, какой тон выбрать для общения с этой женщиной.
Ей полагается лежать без сил в своей комнате, наглотавшись антидепрессантов, а она стоит рядом с ним в вечернем платье, шутит, играет роль хозяйки великосветского дома, ведет беседу об оружии…
Ньеман чувствовал: приглашение на ужин и ночлег – ловушка, отвлекающий маневр. Она вроде бы собирается представить им членов своей семьи, рассказать о традициях рода Гейерсбергов, а на самом деле пытается скрыть главное.
В голову пришла еще одна мысль, от которой скрутило
Началась игра наперегонки.
Тот, кто первым найдет убийцу Юргена, пустит ему пулю в сердце.
Чистую пулю.
Такую, какими убивают на охоте с подхода.
13
У тридцатилетнего Макса фон Гейерсберга было узкое, со впалыми щеками лицо, темные глаза и тонкие, как лезвие бритвы, губы. Черные, сильно напомаженные и потому будто нарисованные на черепе волосы подчеркивали бледность кожи.
Удо был моложе – возможно, лет двадцати пяти – и намного красивее. Густая шевелюра, мощный выпуклый лоб, обаятельная «кошачья» мордашка. Ну просто смерть бабам, да и только… Ньеман почувствовал укол зависти и принялся выискивать недостатки в «картине»: слишком вялый рот, нервный смех, обнажающий десны, скупая мимика, делающая его похожим на алкаша, страдающего от тяжелого похмелья.
Он уже полчаса слушал их разговор (на французском, разумеется) и понимал, что эти наследники являют собой полную противоположность графине: никчемные аристократишки, кичащиеся происхождением и ни на что не годные. Лаура фон Гейерсберг производила впечатление силой породы, кузены выглядели анемичными, способными лишь поминать к месту и не к месту славных предков.
Удивляли Ньемана не сотрапезники, а зал, где был накрыт ужин: никаких стеклянных стен и современного дизайна. Они сидели за столом в маленькой комнате со стенами, обитыми красным бархатом, которые украшали головы животных. Охотничьи трофеи Гейерсбергов. Огонь в камине трещал и клацал, как безжалостные челюсти людоеда. Звяканье вилок наводило на мысль о лязге цепей кандальника, запертого в худшем из казематов. Жуткая атмосфера…
Ньеман смотрел на горящие свечи и с трудом сдерживал свой «азарт легавого»: он здесь, в «гнезде», рядом с членами семьи миллиардеров, пережившими худший вид насилия – убийство. Майор был на сто процентов уверен, что мотив представления нужно искать здесь, среди наследников, в их прошлом или в «мертвом углу» настоящего.
Застольная беседа началась в мрачном тоне, прозвучал панегирик усопшему Юргену, но «Троллингер», красное вино рубинового цвета, произвел нужный эффект, языки развязались, все разгорячились.
– Мы найдем убийцу и займемся им! – пообещал Удо.
Ньеман изобразил непонимание:
– То есть?
Удо залпом допил вино, снова налил по полной себе и остальным.
– Думаете, мы позволим какому-то отребью нападать на нашу семью?
– Я думаю, что вас заносит, Удо. Уже много веков правосудие творится в судах. Закон против личной вендетты.
Удо гнусно захихикал. Он сверлил полицейского «грозным» (так ему казалось) взглядом, выдававшим крайнюю степень опьянения.
– Время проходит, земля пребудет вечно, – произнес он напыщенным тоном, воображая, что изрек максиму века. – Мы у себя дома. Мы стреляем в животных, но можем поохотиться и на людей…