Последняя расхлябанность. Манифест дада и тридцать три уголовных рассказа
Шрифт:
В конце концов, язык у него онемел и распух. У него ещё хватило сил перевернуть подушку и разместить свою главу на сухом месте для сна.
По вечерам он грезил, чтобы кто-нибудь – хоть паук-крестовик, что ли – выстрелил
Ножка Фифи утонула в рубашке, которая создавала на пороге сероватую кучку. Фифи посему громко воскликнула:
– Вот свинья!
В мозг Петера с обширным гулом угодило пушечное ядро и произвело такое действие, что голова его соскользнула бы с кровати и покатилась бы по половицам, если бы не наседающее следом тело, которое завалило-таки её на бок.
Фифи сдернула с его ног одеяло так усердно, что пятки стукнулись о кровать.
Пока Петер отмечал, что снова из-за этого проснулся, Фифи вспорхнула своей попкой на доску, приколоченную к двум ящикам для осуществления письменного стола. При этом она напевала:
– Nanette, ma belle coquette…
Петер вскарабкался вверх, цепляясь за собственные ноги, и заявил, с тихой радостью снова сворачиваясь в кровати калачиком:
– Те же и Бетховен.
Фифи сочла это сообщение в высшей степени бессодержательным и спросила:
– У тебя есть деньги?
Относительно этого общеупотребительного предмета Петер придерживался того
– Сам воздух звучит, как голубая песня.
Фифи не оценила этой метафоры и потребовала себе на пропитание:
– Но мы же только позавчера опять переспали.
Петер зарделся от удовольствия:
– Но вы не учитываете того, что любите меня.
Фифи моментально всё поняла:
– Ах вы, подлец, вот увидите, вы кончите жизнь на виселице.
Дрожа, она встала перед кроватью.
Поскольку Петер, нежно лелея в ладони свой затылок, созерцал её в полном спокойствии, она пустилась в плач, мелодичный и быстрый. Успевая сказать между делом:
– Ты меня не любишь.
– О, я стараюсь, как могу. Но ты сегодня какая-то жёлтая.
– Да… у меня осталось всего двадцать марок, а господин Поттхаммер вернётся из Майнца только через две недели.
Она ревела так, как будто её напинали.
Петер быстро очутился в своих штанах и в своём столь же неизменном пиджаке, который, за неимением пуговиц, приткнул уже неоднократно гнутой-перегнутой английской булавкой, отклонив перед тем шпильку, которую Фифи протянула ему, готовно вынув из волос, и повязал голую шею тёмным платком.
Конец ознакомительного фрагмента.