Последняя реликвия
Шрифт:
Гавриил рассказал:
— Как ты знаешь, мой сердечный друг, меня со связанными руками увели от Иво Шенкенберга в палатку его брата Христофа и там заковали в цепи по рукам и по ногам. Я обещал тебе, что не буду сопротивляться, и сдержал свое слово. Я был смирнее ягненка, ведомого на заклание. Против ожидания, Христоф Шенкенберг, которого я считал таким же гнусным типом, как его брат, оказался, по сравнению с ним, действительно человеколюбивым. Он все время предлагал мне пищу и питье, но я только тогда стал есть и пить, когда узнал, что твоя рана быстро заживает. Напившись пьяным, Христоф часто сожалел о моей несчастной судьбе и проклинал Иво, который своими злобой и грубостью отравляет жизнь даже близким — родному брату. Сам Иво несколько дней не
— Мне он сказал, что ты пал от его руки в честном поединке, — вставила Агнес, едва сдерживая рыдание.
— Нисколько не сомневаюсь, что Иво мог так сказать; он только забыл прибавить, что в этом поединке я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. К счастью, в палатке было темно, и острие ножа не коснулось сердца, как того, без сомнения, хотел Иво; все же удар был настолько силен, что у меня дыхание замерло, и я лишился чувств. Сколько времени продолжался мой обморок, я не знаю, но очнулся я уже в холодной воде и заметил, что мои руки и ноги свободны от оков. Вероятно, Иво, считая, что я умер от раны, велел бросить меня в реку. Я лег в воде на спину, и волны понесли меня вниз по течению. Когда я оказался уже довольно далеко от лагеря, над которым виднелось зарево от костров, до моего слуха донесся шум большого водопада; я подплыл к берегу, выбрался на сушу и упал в изнеможении. От большой потери крови силы мои совсем иссякли. Я не мог даже шевельнуться и почувствовал, что опять теряю сознание… Что со мной было дальше, не могу сказать. Как я потом узнал, я несколько дней лежал без памяти и бредил.
— Бедный Габриэль! — вздохнула Агнес, нежно гладя его по щеке. — О, если бы я тогда могла быть с тобой! Если бы я могла заботиться о тебе, как ты заботился обо мне!
— Да, жаль, что тебя не было, но обо мне все же хорошо позаботились. Слушай дальше, любимая Агнес… Придя в себя, я с удивлением увидел, что нахожусь в некой жалкой лачуге, на убогой постели. Подле меня сидел бедно одетый старик и чинил сети. Когда я заговорил, старик повернулся ко мне и дружески улыбнулся. Я сразу узнал его: это был… мой отец.
— Твой отец! — воскликнула Агнес в радостном изумлении.
— Тише, тише, Агнес!.. — удержал ее Гавриил, с опаской указывая на дом. — Ты выражаешь свое удивление почти так же громко, как я тогда. Следствием моего радостного возбуждения было то, что кровь хлынула у меня из носа и рта, и я чуть было опять не потерял сознание. Когда эта опасность, к счастью, миновала и я снова несколько оправился, отец рассказал, как он меня нашел… Он долго жил в Швеции, терпя сильную нужду. Потом шведы стали требовать, чтобы он помогал им в войне против его родины; отец не согласился и вынужден был бежать. После долгих скитаний он прошлой весной вернулся в те места, к которым влекли его дорогие воспоминания. От хутора Ору давно уже не осталось и следа, тесть и жена умерли, сын исчез, вся местность была превращена в пустыню. Отец тяготился уже жизнью — этой жизнью, полной лишений; он решил остаться здесь и ждать смерти. Он построил себе на берегу реки хижину и жил рыбной ловлей. От людей Иво Шенкенберга он скрывался в лесу. В ту ночь, когда меня бросили в реку, отец отправился посмотреть издали, находится ли еще лагерь на прежнем месте; он знал, что Шенкенберг собирался перебраться ближе к Таллину, и удивлялся, что лагерь ополченцев еще на месте. Проходя по берегу, он натолкнулся на человека, лежавшего без сознания в луже крови. Убедившись, что тело еще теплое, отец из жалости взвалил раненого себе на спину и отнес в свою лачугу. Он еще не знал, кого спас от смерти, но когда снял с меня одежду, то нашел кинжал и кольцо. Он стал пристально всматриваться в мое лицо и убедился, что случайно спас жизнь собственному сыну. Благодаря его нежному уходу я, прохворав
— И теперь… теперь вы оба отправитесь в Россию? — спросила Агнес еле слышно и с грустью.
— Теперь мы поедем в Россию. Я не успокоюсь, пока честь отца не будет полностью восстановлена. Я совершенно уверен, что государь сдержит свое слово.
— Жаль! — вздохнула Агнес.
— Как так — жаль? — удивился Гавриил.
— В Москве, говорят, много красивых княжон…
— Тем лучше, — негромко, но от всей души рассмеялся Гавриил. — Тем легче мне будет пережить тяжелое время разлуки с тобой.
— Габриэль! Зачем ты так шутишь?..
Глаза Агнес блеснули в темноте, но Гавриил не знал, что тому причиной — оскорбленная гордость и обида или внезапно набежавшие слезы.
— Ну, ну, ничего! — произнес он успокоительно, прижимая к себе дрожащую девушку. — Подумай о том, что я, как только смог держаться на ногах, сразу же поспешил в Таллин разыскивать своего потерянного спутника, хотя мне это и грозило виселицей. Разве это ничего не значит? Прежде чем какая-нибудь княжна станет тебе опасной соперницей, ты, может быть, уже сама сто раз меня забудешь.
— Не говори так, Габриэль! Мне больно это слушать, — сказала Агнес.
— А если я должен буду прожить вдали от тебя несколько месяцев, может быть, целый год, останешься ли ты мне верна? — спросил Гавриил с тревогой в голосе. — Так, наверное, нелегко выстоять слабой девушке перед нажимом отца, других родственников…
— Неужели ты можешь во мне сомневаться? Неужели я еще не доказала тебе?..
— Ведь ты совсем недавно чуть не вышла замуж за другого, — он так крепко ее обнимал в эту минуту, будто думал, что если выпустит из рук, то потеряет навсегда.
— Ради бога, Габриэль!.. — ей было так хорошо, так спокойно в его объятиях, что она оставалась бы в них многие, многие годы, всю жизнь.
— Скажи мне, Агнес, в ту минуту, когда ты подходила к алтарю, у тебя уже было намерение сказать «нет»?
— Не было, — тихо призналась Агнес.
— Ну вот видишь! Я об этом тебе и говорю! — грустно улыбнулся Гавриил.
— Не смейся надо мной, Габриэль! — сказала Агнес дрогнувшим голосом. — Я считала тебя погибшим и хотела этим поступком лишь продлить жизнь своего бедного отца и сократить свои собственные печальные дни. Я жаждала последовать за тобой. Без тебя жизнь для меня не имеет никакой ценности…
— А может быть, жизнь без отца и Родины тоже не имеет для тебя никакой ценности? — спросил Гавриил с притворной суровостью.
— Что это значит?
— Согласна ли ты, когда нужно будет и когда придет время, уехать со мной в Россию? Подумай, я ведь наполовину русский!
Агнес и минуты не медлила с ответом:
— С тобой, милый Габриэль, я пойду куда угодно, хоть на край света. И если ты наполовину русский, то вижу, что русские не могут быть такими дикими и злыми, как о них говорят. Я уже сыта «умным» немцем Рисбитером и «добрым» немцем Шенкенбергом… Я постараюсь стать достойной княгиней.
— Ты должна стать княгиней, — воспрянул духом Гавриил. — Царь Иоанн сдержит свое слово. Но пока — придется потерпеть и молчать.
— Я буду терпеть и молчать. А сейчас я должна вернуться в дом, пока меня не хватилась служанка, — я ведь больна, тяжело больна.
— Ты… больна?
— Я должна быть «больной», не то меня тотчас же опять поведут венчаться с Рисбитером.
— Ну, тогда будь «больна» так сильно, как только сможешь, но, смотри, не умирай! Мне без тебя нет жизни.
— Нет, любимый Габриэль, теперь мне снова хочется жить! Теперь я справлюсь с любыми трудностями. Я сумею пройти самый тяжелый путь, если буду знать, что в конце пути ждешь меня ты…