Последняя роль неудачника
Шрифт:
— Да.
— Что из тебя все тянуть приходится?! — возмутился Гордеев. — Ну говори же, наконец! Что там с ней происходит?
— Ее там насилуют.
— Что? — Гордеев подумал, что ослышался.
— Насилуют. Раз за разом. Съемки как старые, так и свежие. Похожи на подлинные.
— Где это происходит? Есть какие-то приметы?
— Трудно сказать. Обыкновенная комната. Но еще есть какие-то технические помещения. Похоже на химический завод.
— Это здесь, — подтвердил Гордеев.
Макса трудно было чем-то удивить, но сейчас он говорил не совсем своим голосом.
— Чтобы увидеть это, надо заплатить пять тысяч долларов. Программа защищена от записи. «Лучшие» эпизоды выставлены на аукцион. Сейчас цена
— Кто-нибудь уже покупал?
— Нет, похоже, от жадности продавец никак не может прекратить торги. Они идут уже несколько месяцев.
— Ты можешь заблокировать этот ужас?
— Боюсь, что нет.
— Что же делать, Макс?
— Надо звонить ментам — в отдел «Р». Это только им по зубам.
— Давай! — крикнул Гордеев и выбежал из своего номера.
Он запрыгнул в машину и поехал на фабрику. По дороге он позвонил Сергеенкову, попросил прислать кого-нибудь.
— Как жаль, что вы простудились, — посетовал Варенцов, — мороженое было чудесное.
— Ничего.
— А если бы вы были в порядке, вы бы не сочли за обиду, если бы я вам не предложил?
— Не знаю. Наверно, нет.
Они прошли столовую, и Валентин снова увидел в левой стене выкрашенную красной краской дверку с эмблемой «1,5». Она не была заперта.
— Вот видите! — Казалось, Варенцов расстроился. — Сейчас вы все, кстати, увидите собственными глазами… Что я хотел сказать? Уважение человека к человеку перерастает в цикл рабства, где не остается ничего, кроме иерархии подчинения, где, в конце концов, нам не хватает уважения, лежащего в основе нашего образа действий, поскольку мы вообще лишаем человека его высших проявлений. Это отвратительно! Мы усиливаем эффект наготы странным видом полуодетых тел, и отдельные предметы одежды лишь подчеркивают «расстройство» чьей-либо плоти, становящейся тем более беспорядочной, чем выше степень обнаженности. Пытки и убийства продлевают этот губительный порыв. Подобным же образом проституция, бранные выражения и все то, что связывает эротизм с низменной сферой, способствуют превращению мира сладострастия в мир упадка и разрушения. Мы будто нуждаемся в опрокинутом мире, в мире наизнанку. Вам нравится такая жизнь? Мне — нет! Я считаю, что мой долг наводить порядок в области чувств по мере моих скромных сил.
— Вы… серьезно это говорите?!
— Конечно! Кто допускает ценность другой личности, непременно себя ограничивает. Уважение к другому затемняет суть дела и не позволяет оценить значение единственного не подчиненного потребности приумножения моральных или материальных ресурсов устремления.
— Значит, вы считаете, что в сексе человек ведет себя не так, как в остальной жизни?
— Да, черт возьми!
— Может быть, он просто раскрывает какие-то свои скрытые…
— Да бросьте вы! Неужели у вас никогда не было желания придушить вашу партнершу? Впрочем, — Варенцов расхохотался, — такое вполне допустимо и в остальной жизни. Но поверьте мне, я много времени отдал изучению этого вопроса. Эротическое поведение противоположно обыденному поведению так же, как трата противоположна накоплению. Мы живем, повинуясь велениям рассудка, пытаемся приобрести разного рода блага, работаем с целью приумножения наших ресурсов или наших знаний, короче говоря, стараемся любыми способами обогатиться и обладать все большим количеством. Ведь именно таково наше поведение в социальном плане. Но в минуту крайнего сексуального возбуждения мы ведем себя противоположным образом: мы без меры расходуем наши силы и порой, в жестоком порыве страстей, без какой-либо пользы для себя, растрачиваем значительные энергетические ресурсы. Разум связан с работой, трудовой деятельностью, являющейся выражением его законов. Но сексуальному желанию нет дела до работы, поверьте мне, я довольно точно знаю, что трудовой процесс
— Мыло, — сказал Валентин.
— Именно, дорогой друг, именно! Вы думаете, я там какие-то деньги зарабатываю или, напротив, благотворительностью занимаюсь? Все это чушь! Мне это нужно было для опыта.
— Так что же, значит…
— Ну конечно, люди, которые работали с вами в этом ужасном цеху, постоянно снимались у меня в порно.
— О господи, где?! Внизу, в шахте? У вас там что, съемочный павильон?!
— Вижу, я недооценил вашу проницательность. И Аллу от вас вовремя забрал, но все равно не помогло… Да, там мы снимаем наши фильмы, которые скоро будут смотреть миллионы! Заметьте, я не говорю, что искусство, эстетический аспект меня тут не волнует. Меня волнуют чувства, искренние чувства! И вот что я скажу. Порочный человек, предающийся сиюминутному пороку, не более чем выродок, обреченный на гибель. Чтобы страсть стала энергией, нужно стать бесчувственным, тогда она достигнет высочайшей степени.
Валентин шагнул вперед и показал ему распечатанную фотографию из Интернета.
— Где она?
Варенцов ничуть не смутился, правда зрачки глаз его сузились.
— Отвечайте!
— С какой стати?
— Она жива?
— А как вы думаете?
— Значит… по-вашему… преступление даже важнее сладострастия? — сказал Валентин.
— Не знаю. И думаю, что никто не знает. Но очень может быть, хладнокровное преступление всегда больше, чем преступление, совершенное в состоянии аффекта, однако преступление, совершенное совершенно очерствевшим человеком, имеет наивысший градус зла, потому что это тотальное разрушение самого себя.
— Где девушка?! — закричал Валентин.
— Ну что вы так себя изводите? — ухмыльнулся Варенцов. — И далась вам эта шлюшка? Одной больше, одной меньше! Да я сам ее, если хотите знать…
— Это моя дочь, — сказал Валентин. Он держал руку в кармане и чем-то там щелкнул. Варенцова это заставило нервничать. — Помните, та самая, для которой я красную рыбу воровал.
Варенцов стал бледен и… перешел на «ты».
— Радиостанция не место чему-либо личному. Это политика, ты должен понимать… Когда мне приходится иметь дело с типами вроде тебя, я беру их за глотку и стираю в порошок!
— Значит, и ты разделишь мою участь.
— Ты свихнулся, наверно, — сказал Варенцов, покусывая губы. Потом молниеносным движением выхватил свой пистолет и выстрелил. Но за долю секунды до этого Валентин толкнул его вниз — в дверь с надписью «1,5» — в зияющую темную шахту лифта. Несмотря на пулю, Валентин Кормильцев умер на несколько секунд позже Степана Варенцова — он падал вслед за ним.
Почти в это самое время Гордеев нашел Альбину Артемьеву — раньше, чем приехали оперативники. Для этого, правда, пришлось преодолеть сопротивление двоих охранников. Альбина спала в комнате с полной звукоизоляцией, в которой не было ничего, кроме унитаза и умывальника.
— Мне удалось кое-что узнать, — говорил Гордеев две недели спустя. — Почти два года назад у Валентина Кормильцева начались боли в животе, и он, человек, привычный к различного рода физическому дискомфорту, долго не обращал на это внимания, пока однажды прямо на улице не потерял сознание. Это было в Нижнем Новгороде, он там жил в летнем флигеле у одного своего приятеля — бывшего музыканта, а теперь — успешного бизнесмена. Этот бизнесмен предлагал Валентину создать все условия для работы, ему не нужно было ни о чем думать, только сидеть в студии и записывать музыку. Но Валентин не успел дать ответ. «Скорая» забрала его, и довольно быстро был поставлен диагноз — рак желудка. Еще, наверно, можно было лечиться, можно было попробовать пройти химиотерапию — тот же приятель-бизнесмен готов был немедленно взять на себя все расходы, но ваш отец, он…