Последняя ступень (Исповедь вашего современника)
Шрифт:
— Ошибаетесь, Владимир Алексеевич. У них ненависть не к государству, а только к его руководителям и презрение к народу, который этим руководителям не противостоит и которого они никак не могут раскачать на это противостояние. Государство создавали они же сами как самое совершенное орудие массового порабощения, ограбления, а если надо, и истребления аборигенов. Зачем же ломать столь совершенную и отлаженную машину? При помощи этой машины можно сделать то, а можно сделать и это. Важно только, кто стоит у центрального пульта. Сперва у пульта стояли они. Потом Сталин отобрал у них пульт. Теперь они снова хотят его захватить.
— Но
— Опять ошибка. Разве они могут оголить такой фронт?
— Но уезжают же, это факт!
— Цифры, Владимир Алексеевич, цифры, и никакой романтики. По разверстке, спущенной из их центра, должно уехать в Израиль, ну, скажем, шестьдесят тысяч человек. Знаешь, сколько может произойти шуму, пока уезжают шестьдесят тысяч? Только шум им и нужен в этом случае. Кого-то не выпустили — произвол, у кого-то затянулось оформление — произвол. А бегут — предполагается — от антисемитизма. А и всего-то должно уехать шестьдесят тысяч. Ну, пусть сто тысяч. Из пятнадцати миллионов. Капля в море. Впечатление же, что повалили массами. А они все тут, только шуму много.
— Думаешь, их у нас пятнадцать миллионов?
— Точно никто не знает. Большинство ведь по паспортам считаются русскими. Не знаю. Во времена Достоевского при населении России в 80 миллионов их было три миллиона. Общее население больше чем удвоилось. Но ведь они не гибли в Соловках, во время коллективизации, голодовок, в Отечественную войну, да и в массовых лагерях. Хоть и гибли, да не столько, сколько аборигены. Пятнадцать не пятнадцать, а уж не меньше десяти миллионов у нас наберется.
Так что будьте благонадежны, Владимир Алексеевич, никуда они не уедут. Они пребудут здесь и попытаются захватить постепенно управление государственной машиной.
Чтобы расшатать современное руководство, возбудить против него широкие массы, им нужна демократия. Свобода слова, печати, отмена цензуры, по крайней мере, свобода собраний и манифестаций. Но все эти свободы всегда были лишь средством, а не целью. Смешная цель — иметь возможность встать на трибуну и произнести речь. Зачем? Ну, вот добились, предположим, такого права. Давай, давай, говори свои речи! А говорить-то, оказывается, нечего. Да уже и не нужно. Потребность говорить существует, оказывается, только в процессе борьбы за право говорить. Нет, им демократия нужна как средство к достижению цели. Цель — власть.
Добившись же власти, они покажут нам демократию, как уже показали в первые годы после революции да и позже. А ведь до 1917 года Владимир Ильич и иже с ним тоже боролись не за что иное, как за демократические свободы, которых мы теперь всласть вкусили и продолжаем вкушать.
Недавно я прочитал о введении, временно, конечно, чрезвычайного положения в Португалии, ибо возникла там борьба за власть, а с ней и беспорядки. И что же это за чрезвычайные меры, введенные на несколько дней? Вычитал, между прочим, в «Правде».
1. Запрещаются любые манифестации и собрания граждан.
2. Введение цензуры на любую информацию.
3. Поскольку появилась тенденция среди населения запасать продукты впрок, генштаб заявляет о санкции к тем, кто закупает чрезмерные запасы продовольствия.
Господи Боже мой! Да мы в
И вот чтобы расшатать существующее положение вещей, нужна хоть какая-нибудь демократия, чтобы была возможность привносить в широкие массы информацию. А государство как таковое ломать они не собираются,
Ты возьми хотя бы такого левака и оппозиционера, как Евтушенко. Против чего он ратует? Против сталинских лет, против современного государственного режима. А за что он ратует? За революцию, за ленинские нормы. За первые революционные и за двадцатые годы. «И мотив революции — мой главный мотив!» — это ведь его строка. Даже и Вознесенский пишет поэму о Ленине «Лонжюмо» и стишки, как это там:
Я не знаю, как это сделать, Процедура не так проста. Уберите Ленина с денег, Так идея его чиста!Итак, назад к ленинским нормам. Но мы-то знаем теперь, что такое были эти ленинские нормы. Соловки, продовольственная диктатура, Лубянка, массовое истребление русской интеллигенции, геноцид. Первые годы революции и двадцатые годы воспринимаются Евтушенко как рай. Но все дело в том, что у центрального пульта — Свердлов, Дзержинский, Троцкий, Луначарский, Литвинов и т. д. Не один Евтушенко — все современные так называемые демократы ратуют за возвращение к ленинским нормам. Оппозиция? Расшатывание режима? Подпиливание устоев? Но если бы сейчас встали во главе государства такие люди, как сам Евтушенко, уверяю вас, сразу бы кончилась всякая оппозиция.
— Так что же делать?
— Думать, Владимир Алексеевич, думать и действовать.
— Вот я и думаю. Почему такой русский человек и поэт, как Александр Трифонович Твардовский жил последние годы своей жизни в тесном еврейском окружении. Смыкался с ними, единомыслил, дружил и не хотел без них ступить шагу?
— Да потому, что каждый русский, советский интеллигент, как только начнет мыслить критически по отношению к существующему режиму, так сразу же невольно смыкается с евреями, ибо среди них вернее всего находит отзвук своим мыслям. Ты мыслишь критически, и они критически. Ты недоволен руководством, и они недовольны руководством. Ты пришел к выводу, что надо менять режим в стране, и они хотят этого. Может, ты и не задумал каких-нибудь практических действий, но невольно, в разговорах хотя бы, ты находишь себе благодарных слушателей, чутких собеседников, понимающих тебя с полуслова. Ну-ка, начни ты говорить про наши дичайшие безобразия с Грибачевым, с Кочетовым, с Прокофьевым, тотчас будешь оборван или в лучшем случае будешь говорить словно в вату. А то и получишь окрик:
— Ты советскую власть не тронь! Ты что, против советской власти?
А с Лиходеевым, Козловским (Яковом, конечно), Кривицким, Гинзбургом, Аксеновым, Поженяном, Шатровым, да с любым евреем, тотчас находишь и общий язык, и самое полное взаимопонимание. То есть неполное, конечно. В разговоре они все же предполагают в тебе дурачка, не понимающего все до конца, не знающего тайны времени. Если же они догадаются, что ты знаешь все, тогда уж собеседования с ними у тебя не получится. Ты сразу же сделаешься для них просто антисемитом.