Последняя субтеррина
Шрифт:
— Привал, — Вим снял рюкзак и, покопавшись в нем, достал видавшую виды походную карту.
Она была совсем не похожа на ту, что носил с собой Рууд. Коряво нарисованные линии дорог, квадратики деревень и городов, отчего-то зеленые змейки рек и серые пятна лесных массивов сопровождались понятными одному Ван Хогдалему комментариями. Было на этом рукотворном шедевре картографии и много белых пятен.
Рууд развернул свою карту. Интересно сравнить.
— Хреновая у тебя карта, напарник. Ни куда не годная. Вот смотри. Вот этого, этого и этого мостов уже лет пятьдесят как нет. Эта речка вообще пересохла, а эта, наоборот, разлилась
— А я слышал будто в Хаарлеме кто-то живет. Монахи говорили…
— Да живут там какие-то в подвалах. Их и людьми-то назвать трудно. Лысые, будто кипятком ошпаренные, говорить, не говорят толком. Только бу-у-у… Му-у-у. И пальцы с перепонками. Тьфу.
— Мутанты.
— Ну можно и так сказать. А карта… Выбрось ты ее. Вон на ней даже железные дороги, которые все рассыпались уже.
— Неа, — Рууд замотал головой, — не выкину. Я по ней до Роттердама добрался.
— Ну как знаешь. Только на твоей карте ни хрена вот этот лес не отмечен, в который мы сейчас пойдем. А здесь, между прочим, Лесные стрелки обитают. По краюшку-то мы его может быть и проскочим, а ты со своей простыней точно в центр забурился бы.
— А что за лесные стрелки?
— Да народец такой. Сначала стреляют, потом знакомятся, перед тем как добить.
Рууд принялся опасливо озираться по сторонам.
— Что смотришь?
— Да как бы пулю в лоб не получить.
— Это врядли. Скорее стрелу под лопатку, да и не появляются они здесь.
— Почему?
— Кочевников бояться. Тут еще их территория.
— Это еще что за напасть?
Да не, ничего страшного. Веселая братва. Правда когда у них настроение плохое могут тебе на скаку башку снести. Не боись, нашего брата, наемника, они не трогают, а вот Лесных стрелков очень не любят. Война у них.
Когда они уже собрались и, выйдя из того леска, где устроили привал, пересекли поле и стали приближаться к лесу Стрелков, враждебно ощерившемуся иголками лиственниц, Рууд спросил:
— А разве нельзя вобще обойти их территорию?
— Было бы можно — обошли бы. Слева болото — гиблое место. Это тебе не «Мертвая заводь», здесь люди на самом деле пропадают. Справа, вообще «горячие холмы». Как-то я сунулся туда, так мой дозиметр едва не сдох, — Вим достал из кармана разгрузки диковинный приборчик, принцип действия которого постичь Рууду пока не удалось. Вообще такие слова как «радиация», «доза», «миллирентген», для него были пустым звуком, хоть Ван Хогдалем и объяснял ему, что они означают. Разве можно понять то, что нельзя пощупать или хотя бы увидеть своими глазами. Другое дело «Долина смерти», «Горячие холмы» или «Проклятая пустошь». Ясно, что это смертельно опасные места, где что-то непонятное убивает каждого, кто туда сунется, и это проверено сотнями безумцев, чьи отполированные ветром и солнцем кости, щедро разбросаны еще на дальних подступах к таким местам. Это останки тех, кому «посчастливилось» выйти из этих дьявольских владений, чтобы умереть в назидание остальным.
— Так что постараемся проскочить по краю болота, прямо по
Через некоторое время земля у них под ногами стала мягкой. Еще через полсотни шагов ступни начали увязать в дурно пахнущей кашице, а оставленные путниками следы быстро заполнялись водой.
— Все. Гляди в оба по сторонам, а я нам по остроге сварганю, иначе мы влезем в такое…
Стрела, просвистев над ухом у мальчика, вспорола ткань рюкзака Ван Хогдалема и отскочив от чего-то твердого, упала в осоку. В осоку же за ней упал и Вим, быстро перекатился на пригорок за камыши и выстрелил.
Из леса послышалось не громкое «хык» и что-то тяжелое, ломая ветки, рухнуло вниз.
Где он там кого увидел? Да еще и попал!
Рууд, который плюхнулся прямиком в болотную жижу, неуклюже перевалился на сухое место, и тут же в облюбованную им лужу шмякнулись сразу две стрелы, на одной из которых была привязана алая ленточка.
— Пижон, — тихо пробормотал Ван Хогдалем, покосившись на меченную стрелу, и уже громче. — Нос! А поговорить? — и сразу откатился в сторону. И надо сказать, вовремя, потомучто в пригорок, где только что лежал старый наемник, тут же воткнулось несколько стрел.
— А что с тобой говорить, падлюка Роттердамская? Ты Кляйну мозги вышиб.
— Не смеши, Нос! Откуда у Кляйна мозги? Отродясь не было! — Вим выстрелил на голос и снова увернулся от очередной порции стрел.
— А за Носа отдельно ответишь. Радван меня зовут! Понял?
— Понял, Нос.
Бах.
Шлеп.
Бах.
Шлеп.
Так они и разговаривали. Рууд решил не вмешиваться в их «дружескую беседу». Стрелял только глазами. Один раз, заметив слегка качнувшуюся ветку, едва не выстрелил из винтовки, но передумал.
Но вот листва справа зашевелилась слишком уж активно. Похоже их пытаются обойти с тыла!
Рууд прицелился и нажал на спусковой крючок.
— Ы-а-а, — из кустов вывалился здоровый детина со свежим ивовым венком на голове и запрыгал на одной ноге. Пока мальчик раздумывал, (добить или не добить?) Лесной стрелок нырнул обратно в кусты.
— Что же ты, разгрузка членистоногая, проныра ты, катакомбная, пантронташ ползучий, делаешь? Сам, гильзоплюй вонючий, поговорить хотел, а сам, отсырей твой поганый порох, мне людей калечишь?
Вим махнул Рууду рукой. Не стреляй мол пока.
Наступила тишина, нарушаемая лишь лягушачьими терками «за жисть».
— Слушаю э-э-э… Радван.
Во-во, слушай. И цевьенышу своему недоструганному скажи, чтобы слушал.
Опять тишина. По всему видно, там, в лесной чаще идет напряженный мыслительный процесс. Даже слышно как скрипят у Стрелков мозги. Или это все-таки скрипят деревья на ветру?
— Двести, — донеслось наконец из-за кустов.
— А я говорю тридцать пятьсорокпятых.
— С ума сошел что ли, респиратор ты, молью поеденный? На кой мне твои железяки, если у меня на всю банд… На всю общину, одна двустволка ржавая? Думать надо, боек недопиленный. Ладно. Тридцать байеров и разбежались. Девять грамм тебе в задницу.
— Значит так. Я вот здесь на пригорке оставляю тебе упаковку в двадцать аспиринов, — Вим полез в рюкзак, — и не дай бог что, Нос. Я лично на кресте над твоей могилой алую ленточку повяжу. Слышал?
Из зарослей послышалось недовольное бормотание, что в принципе можно было расценивать, как согласие.