Последняя тайна храма
Шрифт:
– Быстрее! – призвал Елеазар. – Стены долго не устоят.
Они спешно пересекли двор, обходя разбросанные по мощеной площадке головы и увиливая от града свистящих стрел. Добежав до противоположного угла двора, поднялись на пятнадцать ступеней, ведущих к Воротам Никанора, и, пройдя их, попали на следующую площадь, усеянную толпами коханим [2] , неистово возносивших молитвы у Жертвенного алтаря. Их надрывные стенания не могли заглушить шум битвы.
О Боже, Ты покинул нас и обрек2
Коханим – священники (ивр.)
Они пересекли второй двор и взобрались по двенадцати ступеням ко входу в Мишхан. Его массивный фасад, увенчанный великолепной виноградной лозой из чистого золота, вздымался на сто локтей в высоту. Елеазар остановился у входа, повернулся к мальчику и присел на корточки, чтобы поравняться с ним глазами.
– Дальше я не пойду. Входить в святилище позволено только коханим и самому первосвященнику.
– И мне? – спросил мальчик нетвердым голосом.
– Да, в этот роковой момент тебе тоже разрешили. Так сказал Матфей. Да поймет его Господь! – Елеазар крепко обнял мальчика за плечи. – Не бойся, Давид. У тебя доброе сердце. Никто не причинит тебе зла.
Он опять посмотрел мальчику в глаза, встал и подтолкнул его к величественному порталу с серебряными колоннами и шитой занавесью из красного, синего и багряного шелка.
– Ступай. Да пребудет с тобой Господь!
Мальчик бросил прощальный взгляд на могучую фигуру своего проводника, возвышавшуюся на фоне пламенеющего неба, повернулся и, отодвинув завесу, прошел в окаймленный колоннами зал с полом из отшлифованного мрамора и уносящимся ввысь потолком. Внутри Мишхана было прохладно и веяло сладким, обволакивающим ароматом. Шум кипевшей снаружи битвы был столь слабым, что казалось, будто она идет в ином мире.
– Шема Исраель, Адонаи элохену, Адонаи эхад , – прошептал Давид. «Слушай, Израиль, Господь Бог твой. Господь единственный».
Помолчав мгновение, он снова прочитал молитву и медленным шагом двинулся в дальний угол зала, бесшумно касаясь мраморного пола. Он увидел перед собой реликвии Храма: стол для хлебов предложения, золотой, пропитанный фимиамом алтарь, семиконечную менору. За ними, прикрытый прозрачной шелковой завесой, находился вход в дебир, Святая Святых Храма, куда мог попасть один только первосвященник, да и то раз в году – в День искупления.
– Добро пожаловать, Давид, – раздался голос. – Я ждал тебя.
Слева от себя мальчик увидел пожилого человека с узким морщинистым лицом и седой бородой. Первосвященник Матфей! На нем была накидка небесно-голубого цвета с красным и золотистым передником; вокруг головы он носил тонкую диадему, а на груди эфод – сакральную нагрудную пластину, двенадцать драгоценных камней которой символизировали колена Израилевы.
– Вот мы и встретились, сын Иуды, – произнес Матфей мягким голосом, подойдя к мальчику и глядя на него сверху вниз.
Он посмотрел на мальчика и повел его за руку вперед, к самому концу зала. Они остановились перед золотой менорой, чьи изгибающиеся ветви и причудливо орнаментированный ствол были выкованы из цельного куска золота, а форму создал сам Всевышний. Мальчик в ошеломлении смотрел на мерцающие лампады, глаза его блестели, как будто отражая солнечный свет от водной глади.
– Великолепно, не правда ли? – спросил старец, заметив, как лицо мальчика застыло в благоговейном созерцании. Не дожидаясь ответа, Матфей положил руку на плечо Давида и продолжил: – Нет на Земле предмета, более священного, более дорогого для нашего народа, ибо свет, излучаемый священной менорой, есть свет самого Господа Бога. И если бы мы ее потеряли…
Он вздохнул и коснулся рукой нагрудной пластины.
– Елеазар хороший человек, – добавил он как бы в раздумье. – Второй Бецалель.
Они долго простояли в тишине, озаряемые светом семисвечника. Вдруг первосвященник наклонился к мальчику, приблизившись к его лицу, и быстро сказал:
– Сегодня Господь решил, что его Священный Храм падет, точно так же, как и шестьсот лет назад, день в день, когда вавилоняне покорили Дом Соломона. Священные камни Храма будут растоптаны в пыль, крыша вдребезги разбита, а народ наш рассеется по свету.
Он немного подался назад и взглянул в глаза мальчика.
– У нас осталась одна надежда, Давид, наша последняя надежда. Великая тайна, о которой знают лишь некоторые из нас. Ныне, когда настали последние часы, ты также узнаешь о ней.
Матфей наклонился к мальчику и торопливо заговорил, понизив голос, чтобы его не услышали, хотя в зале никого, кроме них, и не было. Мальчик внимал словам старца, широко раскрыв глаза; его взгляд перемещался с пола на менору и снова на пол, его плечи дрожали. Закончив шептать, первосвященник распрямился во весь рост и отошел на шаг назад.
– Понимаешь, – слабая улыбка проступила на бледных губах, – даже в поражении будет одержана победа. И даже во тьме воссияет луч света.
Мальчик молчал; его одолевали одновременно и удивление, и недоверие.
Первосвященник провел рукой по волосам и снова обратился к Давиду:
– Он уже вне города, за римским лагерем. Теперь он должен покинуть эту страну, ибо наш конец близок, и сберечь его не удастся. Все готово, осталось только найти курьера – того, кто доставит его куда необходимо и подождет там до лучших времен. Тебе поручается это, Давид, сын Иуды. Но только с твоего согласия. Ты принимаешь задание?
Взгляд мальчика поднялся вверх, к глазам первосвященника, как будто подтянутый невидимыми нитями. Серые глаза старца испускали странный гипнотизирующий свет, как облака, плывущие по огромному ясному небу. Мальчик почувствовал тяжесть и одновременно – словно он воспарил в воздухе.
– Что мне надо сделать?
Старец опустил взор на Давида, вглядываясь в отдельные черты его лица как в слова в книге. Потом, склонившись, Матфей засунул руку в складки накидки, вытащил маленький сверток пергамента и протянул его мальчику: