Последняя «виннебаго»

Уиллис Конни

Ветеринар не внес тогда имени Кэти в запись об Аберфане. Он вернул ей права, даже не взглянув на них, но Кэти назвала свою фамилию помощнику, и тот мог записать ее. Выяснить это я теперь никак не мог. Я не мог запросить досье ветеринара, потому что Гуманное Общество все равно добралось бы до него раньше меня. Редакция газеты, наверное, могла бы добыть для меня это досье, но для этого надо было бы рассказать все Рамирез, а телефон газеты, весьма вероятно, прослушивался. Если же я приеду в редакцию, Рамирез заберет у меня машину.

Нельзя мне туда являться.

Как бы то ни было, я гнал, как мог. Когда шедший впереди меня водовоз снизил скорость до девяноста миль в час, я чуть не врезался в него. Я даже не заметил, как промчался мимо того места, где был сбит шакал. Да там скорее всего не на что было смотреть, даже не будь этого потока мчащихся машин. Если Общество и не убрало какие-нибудь следы происшествия, движение по шоссе смело все. Да и не было там ничего, иначе дорожные фотокамеры зафиксировали бы номер машины, наехавшей на шакала, и Обществу незачем было бы посылать своих представителей ко мне. И к Кэти.

Общество не могло обвинить ее в смерти Аберфана – в то время убийство животных не считалось преступлением, но если они разузнают про Аберфана, то могут обвинить ее в смерти шакала, и тогда – пусть хоть сотня свидетелей видела ее на дороге Индейской школы, пусть хоть сотня дорожных автокамер отметила там ее машину, на которой и в помине нет никаких отпечатков, – ничто ее не спасет. Ведь она убила одну из последних собак, не так ли? И Общество расправится с ней.

Не следовало мне оставлять Кэти. Я сказал ей: «Не говорите им ничего», – но она ведь не боялась признать свою вину. Когда у ветеринара ее спросили, что случилось, она просто сказала: «Я сбила его». Так и сказала, не пытаясь оправдаться, объяснить, свалить вину на кого-нибудь.

Я спешил, чтобы найти способ помешать Обществу узнать, что Кэти сбила Аберфана. А вдруг представители Общества опять явились к ней и выпытывают, как она познакомилась со мной в Колорадо и как умер Аберфан.

Однако я ошибся. Они явились не к Кэти, а ко мне. Стояли на крыльце, ждали, чтобы я впустил их в дом.

– Нелегко вас поймать, – сказал Хантер, а человек в форме ухмыльнулся: – Куда вы ездили?

– Извините, – сказал я, вытаскивая ключи из кармана. – Я думал, что наш с вами разговор закончен. Я сообщил все, что знаю об этом случае.

Хантер отступил немного, так что я смог открыть решетчатую дверь и всунуть ключ в замок:

– Нам с офицером Сегурой надо задать вам еще несколько вопросов.

– Куда вы ездили сегодня днем? – спросил Сегура.

– Навестить кое-кого из старых знакомых.

– Кого?

– Погоди ты, – оборвал его Хантер. – Дай человеку в дом войти, а потом уж будешь приставать с вопросами.

Я отпер дверь:

– А что, дорожные камеры засняли тот грузовик, который раздавил шакала?

– Грузовик?

– Я ведь говорил вам, что, по-моему, это была автоцистерна-водовоз. Шакал лежал на их полосе. –

Я первым вошел в комнату, положил ключи на компьютер и отключил телефон. Мне только не хватало, чтобы Рамирез ворвалась со своим «Что случилось? Может, у тебя неприятности?».

– А может быть, его сбил какой-нибудь кретин, уж он-то не стал бы останавливаться. – Я знаком пригласил их сесть.

Хантер сел, а Сегура подошел к дивану, но остановился, увидев фотографии, висевшие над ним.

– Господи, сколько же тут собак! Это все вы снимали?

– Некоторых я. Вот эта в середине – Майша.

– Последняя собака?

– Да, она.

– Без обмана? Самая, самая последняя?

Без обмана. Ее держали в карантине в исследовательском отделении Общества, в Сент-Луисе, когда я увидел ее. Я уговорил их позволить мне сфотографировать ее, но снимать пришлось снаружи, через затянутое проволочной сеткой окошко в двери, и правильная фокусировка была невозможна. Впрочем, если бы меня и впустили внутрь, лучше бы не получилось. У Майши не осталось никакого выражения, нечего было снимать. Она к тому времени уже неделю ничего не ела и все время, что я пробыл там, лежала на полу, уткнувшись головой в лапы и глядя на дверь.

– Вы не согласились бы продать этот снимок Обществу?

– Нет, не согласился бы.

Они понимающе кивнули: «Верно, здорово тогда все расстроились, когда она умерла?»

Расстроились! Да, тогда люди ополчились на всех, кто хоть какое-нибудь отношение имел к собакам: на владельцев питомников, на ученых, которые не сумели вовремя придумать вакцину, на ветеринара, который лечил Майшу, и еще на всяких людей, которые ее не лечили. Народ передал тогда все права кучке шакалов, которые могли хватать кого хотели, потому что все чувствовали себя виноватыми. Расстроились!

– А это что за пес? – спросил Сегура, перешедший уже к другой фотографии.

– Это Вилли, бультерьер генерала Паттона.

Кормили Майшу и убирали за ней роботы, такие же, что применяются на атомных станциях. Хозяйке ее, усталой женщине, разрешали смотреть на собаку через затянутое металлической сеткой окошко, но сбоку, потому что Майша, увидев ее, бросалась с лаем на дверь.

– Вы должны добиться, чтобы вас впустили, – втолковывал я этой женщине. – Ведь жестоко держать ее тут взаперти. Вы должны потребовать, чтобы вам позволили забрать ее домой.

– Чтобы она подхватила этот проклятый вирус?

Майше уже не от кого было заразиться, но я не стал объяснять это. Я устанавливал выдержку фотоаппарата, стараясь сам не попасть в поле зрения несчастного животного.

– Вы знаете, отчего они все поумирали? – спросила женщина. – Это озоновый слой, вернее, дыры в нем. Через них проникла радиация и убила собак.

– Коммунисты тому причиной, мексиканцы, правительство. Только те, кто признавал свою вину, на самом деле ни в чем не были виноваты.