Последняя загадка парфюмера
Шрифт:
«Сколько раз в день она это делает? – подумал Фаворский. – Тридцать? Значит, больше двух часов. В неделю – около десяти. В год – пятьсот. Гм… Ведь это больше месяца. И на это уходит человеческая жизнь?.. А сколько раз в течение жизни мы чистим зубы, надеваем и снимаем трусы, мочимся, моем грязную посуду, валяемся на солнце без единой мысли в голове? Все эти минуты складываются в месяцы и годы».
И тут, совершенно ни с того ни с сего, Фаворского охватило тоскливое отчаяние. Ему вдруг показалось ужасно нелепым то, чем он занимается. Тратить по двенадцать часов в день на то, чтобы сотня-другая мерзавцев могла набить себе брюхо? Об этом ли он
Приехав домой, ресторатор окончательно впал в депрессию и не выходил из нее до тех пор, пока литровая бутылка джина, с которой Фаворский сражался полтора часа кряду, не отправила его в нокаут.
Встав утром с головной болью и расшатанными нервами, ресторатор дал себе слово заехать к врачу. И непременно заехал бы, если бы не лавина дел, обрушившаяся на него в последние дни. Тут необходимо отметить две странности. Дело в том, что Виктор Фаворский обладал железным здоровьем и никогда ничем не болел. Каждое утро он пробегал по три километра в ближайшем парке, а по средам и пятницам ходил в тренажерный зал и «качал железо» до тех пор, пока серая футболка не становилась черной от пота.
Другая странность заключалась в том, что на работе Фаворский чувствовал себя превосходно. Был, что называется, в тонусе. Но стоило ресторатору переступить порог квартиры, как самочувствие резко ухудшалось. Борясь с недомоганиями, Фаворский увеличил ежедневную дозу мультивитаминов, а кроме того, стал пить меньше черного кофе, заменив вечернюю чашку стаканом апельсинового сока. Однако не помогло.
Дня три назад ресторатор вдруг стал замечать, что беспокойство охватывает его в те минуты, когда он подходит к одной из своих картин. Это была работа фламандского художника XVII века Гильрена ван Тильбоха. Называлась она «Автопортрет со смертью». В последние дни ресторатор не мог смотреть на нее, не испытывая нервозности. Он пытался объяснить себе это усталостью и нервным переутомлением. Но странное дело – бегая по делам, Фаворский и думать не думал об усталости. Лишь дома проклятая картина вновь камнем ложилась на его душу. К этому прибавлялось беспокойство иного рода, однако тоже связанное с картиной. Оно касалось некой неприятной личности, существование которой угрожало существованию картины. Но об этом Фаворский предпочитал до поры до времени не думать.
Каждый вечер непонятно откуда взявшаяся депрессия повергала Фаворского в странное элегическое настроение и выуживала из памяти лавину тревожных, полузабытых воспоминаний. Ресторатор сидел в кресле перед камином, угрюмый и растрепанный, со стаканом джина в руке, и мрачно смотрел на работу Тильбоха. Память прокручивала перед ним видения из прошлого – одну омерзительней другой, словно машина времени, изобретенная каким-нибудь садистом.
Вот он бьет кого-то по лицу. Вот достает деньги из кармана отцовского пальто. Вот, под дружный хохот одноклассников, пинает под зад нищего старика, собирающего бутылки.
«Господи… А ведь я и не думал, что помню об этом», – размышлял Фаворский, запивая тоску очередным глотком неразбавленного джина.
Среди прочего вспомнилось и отвратительное эротическое приключение, случившееся с Фаворским в пору его юности. Судорожное биение хрупкого тела, маленький, мокрый рот, зажатый его ладонью, тихие всхлипывания… Вспомнилось Фаворскому
Допив джин и вновь наполнив стакан, ресторатор посмотрел на маленькую иконку с изображением Калужской Божьей Матери, стоящую на стеллаже, и неумело перекрестился.
– Прости меня, Господи, за все гадости, которые я сделал, – проговорил он пьяным голосом. Затем икнул и на всякий случай сплюнул через левое плечо. (Вид иконы или креста всегда вызывали в нем суеверную тревогу и непреодолимое желание сплюнуть и постучать по дереву.)
Проделав эту процедуру, Фаворский перевел взгляд на «Автопортрет со смертью».
– Так как, Тильбох? – с пьяной усмешкой спросил он у бородатого мужчины, изображенного на картине. – Смерть-то с натуры рисовал? Или дал волю воображению? – Фаворский хрипло засмеялся. – Ладно, не парься. Шучу я… Ну давай, за тебя!
Он отсалютовал стаканом и выпил.
Так закончился еще один день. А на следующий – в «Ночную регату» заглянул Глеб Корсак. Фаворский как раз перевез Тильбоха в свой рабочий кабинет. Ресторан хорошо охранялся, а в кабинете имелся надежный сейф. (Чтобы запихать туда картину, пришлось вынуть ее из рамы.) Однако, даже когда Тильбох оказался в сейфе, спокойней на сердце у Фаворского не стало: слишком многие в городе знали об этом сейфе. А если в природе существует место, куда что-то прячут, то существует и человек, который может это найти, обойдя все препоны и преграды.
Глеб Корсак переступил порог «Ночной регаты» в недобрый час и рисковал нарваться на неприятности. Но, во-первых, ресторатор умел управлять своими эмоциями. А во-вторых, хотя Корсак был самым заносчивым типом из всех, кого знал Фаворский, он был неглуп и честен. Несколько раз Корсак давал Фаворскому чрезвычайно дельные советы, благодаря которым «Ночная регата» вот уже пятый год подряд не выпадала из «обоймы» самых модных заведений города.
Мысль отдать Тильбоха на хранение журналисту посетила Фаворского неожиданно. И понравилась ресторатору. В самом деле, отдав картину Корсаку, можно было бы убить двух зайцев сразу: обезопасить ее – хотя бы на пару дней, и избавиться от связанного с ней мучительного наваждения. А за пару дней можно разобраться с делами, собраться с мыслями и придумать что-нибудь действительно стоящее. Сказано – сделано.
Избавившись от картины, Фаворский в первый раз за последние дни почувствовал облегчение. За сохранность Тильбоха он почти не беспокоился, поскольку в глубине души был фаталистом и верил: Корсака ему послала сама судьба.
Вечером Фаворский сидел у себя в гостиной перед камином, в котором весело потрескивали березовые поленья, с бокалом красного вина в руке, закинув босые ноги на бархатный пуфик, – сидел и думал, как славно все получилось. Через пару дней он решит проблемы и вплотную займется Тильбохом.
Подумав о картине, Фаворский перевел взгляд от объятых пламенем поленьев на толстый гвоздь, торчавший из стены. Затем сделал хороший глоток. Молодое итальянское вино прохладной волной прокатилось по пищеводу. Фаворский взболтнул бокал, поднес его к носу и блаженно улыбнулся. Аромат прекрасный.
Вдруг ему почудился другой запах – что-то вроде помеси мускуса и сухой травы. Этот запах не мог принадлежать вину. Он вообще не мог принадлежать ни одной вещи в квартире. Потому что так могло пахнуть только живое существо.