Последняя

Ирина Кассета

– Да что ты мне несешь? – взревел вдруг один из мужиков, крестьянин. – Говорю: нечисть это, а не зверь! Если бы зверь был, его бы давно изловили, ты думаешь али нет?

– Да какая нечисть, Ярема, у нас тут, акромя болотников и леших, никогда никого не водилось, – отвечал ему другой.

– А я говорю тебе – нечисть! – не унимался Ярема. – Столько люда пропало, ни один зверь столько на прокорм себе не берет.

– С тобой, дураком, спорить, – махнул на него рукой мужик.

– Это, я-то дурак?! – закричал обиженный крестьянин. –

Чего же ты сам тогда ночью в лес идти боишься, а? Струсил?

– Да я умалишенный тебе что ли, но ночам идти в лес? Зверь меня там и загрызет, а ты моих пятерых деток сам кормить будешь? – Ярема замолчал.

– Я тоже думаю, что это зверь, – крикнули от другого стола. – Больно лютый, правда. Ведь одежду рваную находили и следы волчьи.

– Откуда ты-то знаешь? – спросил еще один, что сидел поодаль.

– Я с охотниками полпути шел. Они из Тапчатника идут, поселка, что на севере, там, поговаривают, этот зверь и начал охоту.

– Топчатник? – переспросил тот, что спорил с Яремой. – Это не у звериных земель ли?

– Нет, чуть дальше, от него дня четыре пути по речке до Тер`Рионовских пустошей.

– Оборотни, будь они неладны! – вскричал Ярема. Все замолкли. Упоминать их не к добру было, тем более в такое смутное время, как сейчас.

– Не они это, – сказал тот, что шел с охотниками. – У нас договор же, столько лет они людей не драли.

– Да кто их теперь знает, – промолвил немолодой мужчина, борода которого была уже седой. Опять воцарилась тишина. Эти люди знали больше моего. Видно, что-то витало над всеми ними, о чем они молчали.

Еще и оборотни эти. Я о них слышала-то немного: что живут на севере да в зверей превращаются, на этом все. Уж видеть их мне точно не доводилось. Страшные, небось. Мужчины продолжали:

– Не оборотни, нечисть, – ответил молодой парень. – Если ночью пропадают, значит, нечисть. Зверь бы и днем людей крал, а тут все по ночам. Известное дело, это признак темной силы.

– Дурень ты молодой, – сказал еще один мужик.

– Все равно убьют, – произнес тот, что был с охотниками. – Я с отрядом шел, все крепкие мужики, изловят да убьют. Нечисть али зверь, не жить ему.

– Где охотники-то твои? – спросил тот, что спорил с Яремой.

– Они в другую сторону ушли, к Птичьему погосту, – я замерла. Эта деревенька рядом с моим селом находиться.

– А что там в Птичьем-то? Напал кто?

– Да, видимо, напали, они мне не больно отчет держат, – огрызнулся мужичок. Я сжала пальцы на правой руке. Марун, храни тетушку, она же тебе, лесному божеству, столько лет служит. Прошептала слова молитвы, в воздухе символ бога начертила. Адэт – не обычная деревенская баба, она знает, как защититься.

Разговор с нечисти и волков перешел на новые налоги и плохие дороги. Мужики все больше распалялись, а я не особо слушала. Мое природное чутье, женское оно или ведьминское, молчало. Значит, все хорошо должно быть. Но страха

от этого меньше не стало.

Под вечер я вышла из трактира. Воздух показался кристально чистым и свежим, по сравнению с затхлым в таверне. Мужики все так же чинили колесо и ругались. Парочка охранников обоза сидела около костра, я подошла к ним, села на свободное бревно, они замолкли. Боятся, наверно. И правильно, лучше так, а то ведь мужичье в дороге и снасильничать может.

Спать легла рано, еще не все из трактира на сон пришли. Снился дом и Адэт, будто она гладит меня по голове и старую песенку из детский сказок поет. Слова не разобрать, но на душе становиться легче. После сон медленно переходит на уже виденную мной поляну, на зверей. Только теперь никто не выходит из леса, они затаились, ждут меня.

Проснулась я рано. Солнце еще не встало полностью, только немного прорезалась светлая полоса на востоке, над лесом. Умылась, стараясь не будить пьяных купцов и охранников, которые вповалку спали около уже почти догоревшего костра. Прошлась по лагерю, размяла плечи. Хоть на шкурах сплю, а все-таки это тебе не перинка и кровать дома.

Деревенские уже начали вставать. Видела парочку крестьян, что вышли из таверны и побрели к себе домой. Пару раз пробегали за водой ребятишки. Видно, мамка разбудила, чтобы начать готовить. Я сама подошла к колодцу. Неудобно его расположили. Вроде, около трактира, но к лесу ближе.

Я достала ведро, отпила немного студёной воды.

– Тетенька, водички налейте, – прощебетали рядом. Опустив взгляд, я увидела малышку, бегавшую вчера в синем сарафане.

– Конечно, крошка, – и не боятся же таких маленьких отпускать. Отлила ей в ведерко воды и решила проследить, как она домой дойдет.

– Спасибо, – махнула она рукой и побежала по улочке. Я глядела ей вслед. Девчушка вдруг остановилась, прислушалась. Я замерла. Послышался мужской голос, будто звал кого. Крестьяне. Девочка долго смотрела в проулок, а потом, подхватив ведерко, пошла туда. Отец, наверно, на пашню вышел и ее к себе зовет. Еще немного постояв, пошла к обозу. Охранники начали просыпаться, остальные еще мирно храпели.

Из проулка, где скрылась малютка, послышался крик. Остановившись, я еще раз замерла, посмотрела на охранников: они были с похмелья или с глубокого сна и на меня не обратили внимания. Ждать я не стала. Крикнула мужикам:

– Проснитесь, там девочка кричит, будите всех, – они ошарашенно и сонно на меня посмотрели, а я, подобрав сарафан, уже бежала к проулку. Подбежав к месту, увидела, что это не проулок, как показалось мне ранее, а небольшая тропинка между двумя домами, уходящая в лес. Значит, никакой пашни и огородов там нет. Я рванула вперед. На тропинке валялось брошенное ведерко.

Мыслей, пока я бежала, не было. Лишь на подкорке сознания что-то сработало, когда я увидела вилы, приставленные к забору, и взяла их.