Последствия неустранимы
Шрифт:
Прокурор болезненно провел ладонью по лицу. Посмотрев в растерянные глаза Софьи Георгиевны, тихо спросил:
— Неужели ребенка придется впутывать?..
Головчанская будто лишилась рассудка. Сгорбившись, она вдруг прижала ко лбу сжатые до побеления кулачки, зажмурилась и шепотом выдохнула:
— Ради бога… не надо…
— Будете говорить правду?
— Буду… Я никого не хотела отравлять…
Прокурор поднялся. Сказал Голубеву и Деминой:
— Идемте,
Допрос Головчанской продолжался больше трех часов. Тихим, бесцветным голосом, часто путаясь и повторяясь она подтвердила показания Огнянниковой о телефонном звонке и подброшенном на крыльцо ключе. Потом призналась, как подслушала под дверью дачи Тумановых смутный разговор мужа с какой-то женщиной. По голосу эту женщину так и не узнала, потому что та почти не говорила. После голос мужа удалился из кухни в комнату. Софья Георгиевна сунулась к окну, но, сообразив, что ее белую кофточку видно в темноте, мгновенно вспомнила: на даче у Деминой постоянно висит черный рабочий халат. Тотчас на память пришла совсем недавняя благодарность Евдокии Федоровны за гранозан, «чуток» которого Демина оставила на полке для будущей весны.
— В этот момент и возник у вас замысел преступления? — спросил Головчанскую следователь Лимакин.
— Не знаю, — тихо ответила Софья Георгиевна. — Я не отдавала отчета своим поступкам. Что-то ужасное, как… черное пламя помутило рассудок… Помню, хотела войти к Тумановым и швырнуть гранозан в глаза Сашиной любовнице, чтобы она ослепла…
— Но прежде, чем открыть дверь дачи, вы долго стояли на крыльце под карнизом, — сказал следователь.
— Вначале хотела уловить смысл разговора. Потом ждала, чтобы Саша заснул, иначе он скрутил бы мне руки.
— А разувались зачем?
— Чтобы неслышно войти.
— Вошли. Дальше что?
Головчанская вытерла смятым в комочек носовым платком красные от слез глаза:
— На кухонном столе приметила бутылку… По ее форме поняла — коньячная… Я знала, что гранозан хорошо растворяется в спирте, но не предполагала, что доза окажется смертельной…
— Пробку на бутылке завернули, когда высыпали туда порошок? — уточняя достоверность показаний Головчанской, снова спросил Лимакин.
— Кажется, нет… В тот момент мне не до пробки стало… Я уверена была, что Сашина любовница, опохмелившись утром, или ослепнет, или до конца жизни станет инвалидкой…
— Почему любовница, а не ваш муж?
— Потому, что Саша никогда не опохмелялся, тем более утром. У него был железный закон — не опохмеляться.
— Да, невероятное… — многозначительно сказал Лимакин и задал очередной вопрос: — От кого вы узнали о Наде Тумановой?
— Это уже на третий день после смерти Саши мне рассказала по телефону Огнянникова, и тут, по-моему, я стала сходить с ума…
Записав в протоколе еще около десятка уточняющих вопросов и ответов, Лимакин передал протокольные листы Головчанской. Софья Георгиевна подписала их, почти не читая. Следователь внимательно посмотрел каждую страницу, словно хотел убедиться, не вкралась ли какая ошибка, свернул листы трубочкой и хмуро пошел к прокурору, как понял Бирюков, за санкцией на арест.
В кабинете наступила гнетущая тишина, нарушаемая частыми всхлипами Софьи Георгиевны. Лимакин не возвращался долго. Видимо, прокурор, прежде чем дать санкцию, тщательно изучал протокол допроса.
— Меня арестуют? — не вытерпев длительного молчания, спросила Софья Георгиевна.
— Вероятно, — ответил Антон.
Головчанская умоляюще посмотрела на него покрасневшими от слез глазами:
— Помогите спасти Руслана. Можно что-либо сделать, чтобы мальчик не узнал этой грязи?
— Кто за ним сейчас присматривает?
— Моя сестра.
Бирюков задумался:
— Где она живет?
— В Томске. У нее прекрасный муж, порядочная семья…
— Постараюсь сегодня же уговорить ее как можно скорее забрать Руслана в Томск.
— Буду очень благодарна… — Софья Георгиевна скомканным платком вытерла глаза. — Скажите откровенно, что мне грозит?
— Лишение свободы от трех до десяти лет.
— Ужас… А точнее?..
— Точнее решит суд.
— Господи!.. Что ж я, дура, наделала…
Как и предполагал Бирюков, Лимакин вернулся от прокурора с санкционированным постановлением на арест. Чтобы не вести Головчанскую по райцентру до изолятора, ее отправили на прокурорской машине.
За приоткрытым окном кабинета догорал полыхающий разноцветьем осенних красок светлый сентябрьский день. В безоблачном синем небе, готовясь к отлету на юг, с неумолкаемым гомоном стремительно кружились черные стаи скворцов.
Лимакин невесело посмотрел на Бирюкова, подошел к столу и устало сел. Хмуро перебирая протокольные листы, тяжело вздохнул:
— Страшно подумать, сколько неустранимых последствий накрутилось вокруг одного непорядочного человека…
Бирюков промолчал.