Последыш
Шрифт:
– Готов, горлинка моя! Как на духу говорю!
– Вот и ладно. Покуль грамоте не разучился, напишешь слово о житии протопопа Аввакума – надо-ть нашим потомкам знать почто царских гонений не убоялись, да Православную Веру по заповедям апостола Андрея Первозванного менять не пожелали на греческое словоблудие и не захотели кукишем креститься.
– Напишу, свет мой, всё как есть напишу, – пообещал Салтыков. – Я и о тебе инокиня Феодора-Великомученница напишу. О святых подвижниках будет помнить Русь Великая во все времена. А ныне по велению Алексея Михайловича сам не пойму, как никониане младенцев крестят. У нас по-старому читают: «Молим Тебя, Господи, да изыдет с крещающегося дух лукавый», а никониане рекут: «Да изыдет с крещающегося,
83
Никон елико могий гнаше… (ст. слав.) – погнался со всех ног
– Так. Истинно так баешь, – кивнула Феодосия Прокопиевна. – Когда Аввакума с Московского собора на севера увозили, так он прямо из саней народу вещал, де «нет Божией Правды в троеперстии, се кукиш и причастие Сатаны». Так его прямо в санях стрельцы кнутами остановить пытались, ан нет. Не дал Бог хвоста человеку, чтобы не вилял туды – сюды. Коли молишься Господу, так и молись Ему, а не его заместителю на земле. Тем более, что этот заместитель таковым не является.
Царь же Алексей Михайлович чёрную обиду на меня затаил, когда после кончины царицы Марии Ильиничны вздумал на Наталье Кирилловне Нарышкиной жениться, а меня пригласил на венчание царское титло читать. Я же сказалась «ноги мои зело прискорбны, и не могу ни ходити, ни стояти». К тому же, богатство моё Государю, яко кость в горле. С той поры он нет-нет да и отымет деревеньку-другую, А я в ответ на Красной площади сирым да бездомным милостыню раздаю. Вот он и бесится, яко бес поганый.
Болярыня замолчала на минуту, затем продолжила:
– Но я тебя об одном попрошу, Андрей… Я тебя о сыне своём попрошу, Андрей Иванович – не покинь его, единородного потомка князей Морозовых. Поскольку Государь войну мне объявил, то скоро и стрельцов за мной пришлёт. Надысь он своему мордофиле князю Ростопчину при думских рекл, дескать, «тяжко ей братися со мною – един кто из нас одолеет всяко». [84] Ежели не стерплю, ежели одолеет он меня, грешную, то не оставь дитятко моё на поругание псам безродным, коих при Государе нашем кишмя кишит. Весь Кремль опоганили.
84
Фраза стала известной в народе и придала инокине Феодоре образ народного заступника.
Чу! Во дворе шумят. Знать стрельцы пожаловали. Коли меня на справу повезут, не пускай псов в палаты. Там мои подруженьки княгиня Урусова и Данилова почивают.
Тут в палаты ввалился без доклада сам патриарх Питерим, сопровождаемый чудовским архимандритом Иоакимом и митрополитом Сарским и Подожским Павлом. Уж этих-то нехристей болярыня Феодосия Прокопиевна меньше всего желала бы зреть в своём доме.
Прибывшие с ними стрельцы рассыпались по палатам, чиня сыскное дело, и вскоре из глубин дома в гостевую выгнали кровную сестру болярыни княгиню Урусову Евдокию Прокопиевну и именитую дворянку Данилову Марию Герасимовну.
Феодосия Прокопиевна, видя начинающееся насилие, не стала стоять перед гостями незванными, а возлегла на думку, сказавшись нездоровою. Тогда новый патриарх Питерим, сделав шаг вперёд, провозгласил:
– В кратости вопрошаем тя, – по тем служебникам, по коим Государь Царь причащается и благоверная царица и царевичи и царевны, ты причастиши ли ся?
– Не причащуся, – отвечала инокиня Феодора. – А тебе, служитель диавола, долго ещё гореть в адском пламени за надругание над Верой Православной.
– В цепи её, в цепи!! – заорал в бешенстве патриарх
Насчёт сожжения в струбе подвижники нового патриарха были зело горазды, но тут и они засомневалися:
– Почто без царёва ведома Ваше Святейшество? – прошептал архимандрит Иоаким. – В струбе сожжём – вот те и новомученица, а такая беда последняя будет много горше, чем первая для Государя и для Отечества.
– Одеть ошейник на неё и к колоде, – скомандовал стрельцам патриарх, но голос его заметно поубавился в неистовстве. Потом злобно взглянул на подруг болярыни и прошипел:
– Этих тоже в цепи да в другие сани. Пущай Государь сам управу чинит, на то он и Царь на земле русской.
Схимницу Феодору тут же заковали в железный ошейник и потащили за ноги к саням, стоявшим во дворе. Стрельцы постарались исполнить желание патриарха, и бедная страдалица действительно пересчитала головой все ступени высокого каменного крыльца. Кровь на морозе быстро запеклась и превратилась в коросту, покрытую инеем. Железный обруч, надетый на шею болярыни, прибили скобой к большой дубовой колоде, специально положенной в сани.
К таким колодам при Алексее Михайловиче Тишайшем прибивали закованных в цепи особо опасных преступников. Знать Царь-Государь действительно боялся слабой женщины, как чёрт ладана. А чего боялся-то? Ведь если он прав и Никон с его согласия так поисправил Православие, что ни в сказке сказать, ни пером описать, так чего бояться-то? Бог он в Царстве Небесном Бог, а здесь, на земле грешной, Царь всем и Отец, и Судия.
Пленниц повезли в царскую подклеть мимо Чудова монастыря да царских палат. Народ в это время уже выходил из Воскресенской церкви после литургии и все в ужасе замирали, поскольку каждый москвич, да и многие гости знали болярыню Морозову в лицо. Все чтили её, как заступницу рода людского, а патриарх Питерим невольно подложил Государю такую свинью, что род Романовых исчезнет с земли русской за одно только богоборчество Алексея Михайловича Тишайшего.
К тому же, когда сани проезжали под зимним переходом из царских палат в Чудов монастырь, болярыня, узрев за окнами Царя, подняла над головой двуперстие и голосом, вмиг получившим неуёмную силу, рекла в толпу:
– Се есть Крестознамение, каким осенял Себя и апостолов Иисус Христос! Кто чтит Бога, а не идола Никона, будет блюсти истинное Православие. Род же Романовых истончается еси, яко царёк Алёшка поднял руку на Отца Небеснаго. За то будет поруган монарший трон игом жидовским! Не весть царьку силы истинной Веры Православной, ибо Сатане поклоняется!
– В струб еретичку, в струб! Сжечь на Болоте! – заорал что есть силы Алексей Михайлович. – Ныне же велю митрополиту Сарскому Павлу струб изготовить!
– Сжечь еретичку ты всегда успеешь, Царь-Государь, – разумно молвил князь Ростопчин в ту пору оказавшийся рядом. – Вели лучше заточить непокорную и подруг ея в Боровском монастыре в яму пристенную, где сама с голоду околеет…
Шура очнулась от пронзительного холода, пробирающего до костей. До сих пор она не представляла, что вместе с двойняшкой можно испытывать такие тяжкие муки. К тому же сознание не хотело возвращаться на круги своя, и девушка пребывала в неведении, где она и что с ней? Но вся её ментальная сущность оставалась в теле истязуемой болярыни и не покидала его с момента ареста. Сознание Шуры отключилась, когда один из стрельцов больно ударил болярыню Морозову пищалью, чтоб та замолчала и перестала нести ересь противу Государя. Видимо, удар дополнительно раскроил череп страждущей схимнице Феодосии и двойняшки вместе потеряли сознание. Но сама инокиня очнулась гораздо быстрее, ещё до того, как её вместе с княгиней Урусовой и дворянкой Даниловой отвезли по этапу и бросили в яму возле стен Боровского монастыря.