Послесловие
Шрифт:
— С какого фронта, браток?
Как пароль, как позывные растерявшегося на гражданке братства, что грело и спасало, что не давало закиснуть, а главное у всех была одна, одна на всех, на целый мир — цель, великая, непогрешимая, единственно верная — победить врага.
И они победили и словно погибли вместе с ним, потерялись целым поколением, которое не знало иного стиля жизни, чем борьба, иной цели, чем самые великие идеалы и пламенные стремления.
Они вроде бы остались, но на фоне того, огромного, что кануло для многих, но осталось нетленным для
Может, выгорели они на войне? Сгинули на ней и не заметили?
Целыми батальонами остались на линии фронта и все никак не могут вернуться домой?
Она жила. Вопреки всем канонам и законам, возрождалась как феникс из пепла и не могла понять — зачем?
Ничего не помнящая, порой вовсе ничего не понимающая, напоминающая себе овощ, все равно жила. Ходила, дышала, вновь и вновь отодвигала смерть. Но разве специально?
Ей казалось это знаком свыше, намеком — не все сделала, поэтому рано умирать. Но что она может сделать, чем может быть полезна?
Лену выписали в начале июня и неделю после, она пыталась понять, где находится и кто вокруг. С трудом вспоминала Веру, Домну и Сережу, хотя последние ее из больницы забирали.
Работы она лишилась, устраиваться на другую пока не могла — шатало от бессилия.
Девочки тянули ее, помогая, но сами еле тянулись, и Лене от их помощи все хуже делалось. Но может, это и спасло? Заставило взять себя в руки осознание, что еще обязана что-то сделать, хоть за ту же доброту отплатить? Дворником работать устроилась, вместо женщины, которая в декрет ушла. Мизерная зарплата, чисто на лекарство и ржаной хлеб денег хватало, но зато свой. И таблетки есть. А значит головные боли не выматывают, туман перед глазами не стелется, не шатает, не мотает, и жить можно, работать. Стыдно было у Домны и кусочек брать, потому что понимала, что тем ребенка объедает. А Сережа и так одна кожа да кости. Рубашки две, латанные, обувь на ногах «горит». Домна крохи откладывала, ботинки хоть купить ему, а все не выходило.
В августе что-то Лену в вещмешок залезть заставило. А там деньги свернуты жгутом. Да много, почти тысяча!
Не думая Сережу в магазин потащила, купила ботинки, а на остатки всяких вкусностей в коммерческом.
— Пир устроим, — подмигнула мальчику. Вдвоем с сумками домой прибежали, стол накрыли и сели девочек ждать. Сережа в новых ботинках, цветет как гладиолус — вихры непослушные торчат.
Домна первая приползла, уставшая. Села у входа:
— О, привет.
И застыла, нахмурившись — взгляд то на ботинки на ногах сына, то на его довольную физиономию, потом на стол, а там сало, булочки, картошка и сахар в вазочке.
— Мать моя! — рот прикрыла, глаза округлив. — Вы грабанули кого, что ли?
Лена и Сережа обнялись, весело рассмеявшись:
— Вот мама у тебя, а? Чего удумала?
— Ай, — отмахнулся. — Это ей не верится.
— Нет, серьезно? — к столу подошла, деликатесы разглядывая. — Откуда? Ты чего, Лен, за генерала замуж
— Нужна я генералу, — фыркнула. — В вещмешке деньги нашла!
— Так платье бы себе купила! Молодая, надо тебе!
— Ребенку обувь нужнее. И потом, мои деньги, что хочу, то и делаю. За стол давай, — скомандовала. — Вере только чур оставляем!
И засмеялась — впервые за полгода с того марта живой и счастливой себя чувствуя. И знала почему — потому что полезная, потому что хоть чем-то помочь смогла.
Только пировать начали — Вера прибежала. Стол увидела и, брови вверх уехали:
— Обалдеть! Откуда? Вы чего, продовольственный склад ограбили?
— Ну, еще одна!
— Садись, Лена вон шикует, — поведала Домна.
— Поняла, — ладони потерла обрадовано. — Премия что ли? За перевыполнение плана по уборке вверенного тебе двора? Чего празднуем вообще?
— Лето. Первое лето без войны, — улыбнулась Лена.
— Она Сереже ботинки купила, — поведала подруге Домна. Мальчик тут же ноги вытянул, показывая обнову.
— С ума сойти…
— Я ведь расплатиться не сразу смогу, — заметила Домна уже Лене.
— Заикнешься, обижусь. Это мой подарок.
— Дорогой подарок-то. Я от управдома слышала, Глашка в сентябре выходит. Ты без работы останешься. На что жить собралась?
— Соображу.
— Вот, вот, шикуешь, а потом опять хлеб и вода.
— Ерунда.
Смешно даже слушать было. Все ерундой казалось, кроме одного, самого главного — не зря она живет, может еще что-то людям дать!
И вообще, жизнь налаживается, впереди столько прекрасного, столько интересного!
День новый пришел — счастье!
Птички зачирикали под окном — счастье!
Солнце светит, клен шумит — счастье!
Все живы, все здоровы — великое счастье!
Разве что-то еще нужно?
— А я знаю, что мы празднуем! — воскликнула Вера. — Газ нам на недели проведут! Примусы и керагазы — на помойку! Ура!
— Ура! — рассмеялись все дружно.
А Вера за наливкой рванула: гулять, так гулять!
Глава 56
Николай всю зарплату в коммерческом оставил, набрал пряников и конфет.
Домой пришел, на стол все вывалил. Валя опешила, Сашка головой качнул:
— А я думаю, куда ты повалился… Между прочим, у нас свидание.
— У тебя, — парировал. — Сегодня. А завтра к нам. Валя, девочек пригласи своих.
— А что за праздник? — хлопнула та ресницами.
— У Лены день рождение.
У Дроздова лицо серым стало:
— Сдурел?! — зашипел обозлившись. По голове постучал себе. — Сорок шестой год! Три года прошло! — выставил три пальца перед лицом друга. — У тебя контузия!
Николай хотел сдержаться, но не смог — схватил за грудки и встряхнул:
— Не хочешь, не приходи. Подумаешь, правда, повод… А Лене завтра бы двадцать один было. Двадцать один! — процедил и оттолкнул.
Сашка взвыл то ли от ярости, то ли от отчаянья. Окно распахнул, закурил, а руки трясутся, губы кривятся. Колотит всего.