Послушаем за Глухого
Шрифт:
Карелла спросил Уиллиса:
– Что-нибудь есть?
– Мисс Сэлливан? – сказал Уиллис в трубку.
Послушал, кивнул и сказал:
– Спасибо за попытку, мисс.
Повесив трубку, он вопросительно посмотрел на Кареллу:
– А когда у нас последний раз получалось?
Уиллис был невысок ростом (он был вообще самым маленьким в отделении, с трудом натянув требуемые в управлении пять футов восемь дюймов), с небольшими руками и беспокойными глазами резвого терьера. Он подошел к столу Кареллы пружинящей походкой, как будто был в теннисках.
– Он еще позвонит, – сказал Карелла.
– Со стороны казалось, будто ты болтаешь с приятелем, –
– В некотором смысле мы и есть приятели, старые приятели.
– Что мне делать, если он позвонит опять? Еще раз заниматься этой ерундой?
– Да нет, он знает, как с этим справиться. Никогда не говорит больше нескольких минут.
Уиллис спросил:
– Какого черта ему нужно?
– А кто его знает? – ответил Карелла и задумался о том, что сказал минуту назад: «В некотором смысле мы и есть старые приятели».
Он вдруг осознал, что перестал считать Глухого смертельным врагом, и теперь думал, что это произошло потому, что его жена Тедди была глухонемая. В их отношениях не было и намека на непонимание, ее глаза были ее ушами, а руки говорили. Пантомимой она могла обрушить крышу и успокоить его раздражение, просто прикрыв глаза. Глаза у нее – карие, почти такие же темные, как ее черные волосы. И она внимательно смотрела на него этими карими глазами, ловила движение его губ, следила за его руками, движущимися в алфавите глухонемых, которому она его научила и на котором он говорил бегло и со свойственной ему ясностью. Она была красива, пылка, отзывчива и умна, как дьявол. Да, она была глухонемая, но Карелла не считал это недостатком, он приравнивал эту ее особенность к черной кружевной бабочке, которую она вытатуировала на левом плече давным-давно, и обе эти странности были внешними признаками женщины, которую он любил.
Когда-то он ненавидел Глухого. Теперь это прошло. Когда-то Глухой держал в страхе его разум и нервы. Теперь и это прошло. Он почему-то был даже рад, что Глухой вернулся, но, в то же время, искренне желал, чтобы Глухой убрался подальше. Правда, все разрушала мысль, что он будет всякий раз убираться, чтобы потом обязательно вернуться. Все это было слишком запутанно. Карелла кивнул своим мыслям и подкатил к себе столик с пишущей машинкой.
От стола Уиллиса донеслось:
– Нам он не нужен вовсе. Особенно в эту пору, когда идет потепление.
Часы на стене участка показывали 10.51.
Со времени последнего звонка Глухого прошло полчаса. Он больше не звонил, и Карелла не чувствовал разочарования. Как бы в подтверждение мнения Уиллиса о том, что Глухой особенно не нужен во время потепления, в участке толпились полицейские, нарушители закона, потерпевшие – и все это в тихое приятное утро пятницы, когда солнце сияет в чистом голубом небе, а температура прочно уселась на отметке двадцать два градуса.
В теплой погоде было что-то, от чего преступления плодились, как тараканы. Полицейским восемьдесят седьмого участка не слишком нравился так называемый «тихий сезон», тем не менее им было ясно, что зимой преступлений совершалось меньше. В зимние месяцы голова болела у пожарных. Домовладельцы в трущобах не слишком славились щедростью и не поддерживали требуемую температуру в своих многоквартирных домах, не взирая на постановления Совета Здравоохранения. Правда, квартиры в некоторых домах боковых улочек, отходящих от Калвер– и Эйнсли-авеню были чуть теплее, но общей картины это не меняло. Жильцы, одолеваемые крысами и паршивой электропроводкой, отваливающейся штукатуркой и текущими
У человека, висевшего на руке патрульного полицейского, в груди торчала стрела. Мясников из скорой помощи уже вызвали, но пока полицейские растерянно смотрели на потерпевшего и явно не знали, что с ним делать. До этого у них на участке не было людей с торчащей из груди стрелой, наконечник которой в довершение всего вышел из спины.
– Зачем вы притащили его сюда? – яростным шепотом спрашивал Уиллис у патрульного.
– А что, по-вашему, я должен был сделать? Оставить его, чтобы он болтался по парку?
– Вот именно, это ты и должен был сделать, – шептал Уиллис. – Пусть о нем заботятся врачи. Этот парень может предъявить нам иск, знаешь ты это? За то, что вы притащили его сюда.
Патрульный задумался.
– А что, действительно может? – прошептал он и побледнел.
– Все в порядке, садитесь, – сказал Уиллис мужчине. – Вы меня слышите? Садитесь.
– Я ранен, – сказал мужчина.
– Да-да, мы знаем. А сейчас сядьте. Будьте добры, присядьте! Что же, черт побери, с вами произошло?
– Меня ранили, – сказал мужчина.
– Кто это сделал?
– Не знаю. Неужели в городе появились индейцы?
– Скорая уже едет, – сказал Уиллис. – Садитесь!
– Я лучше постою.
– Почему?
– Когда сидишь, больше болит.
– Крови вы немного потеряли, – успокаивающе сказал Уиллис.
– Знаю. Но здорово болит. Вы вызвали скорую?
– Я только что сказал вам, что вызвали.
– Сколько сейчас времени?
– Почти одиннадцать.
– Я прогуливался по парку, – сказал мужчина. – Потом почувствовал такую острую боль в груди, что решил, что у меня сердечный приступ. Глянул вниз, а во мне торчит стрела.
– Хорошо, садитесь, прошу вас, а то я нервничаю.
– Скорая едет?
– Едет, едет.
В клетке для арестованных на другом конце комнаты нервно ходила высокая блондинка в белой блузке и желто-коричневой юбке. Внезапно она шагнула к металлической решетке.
– Выпустите меня отсюда, я ничего не сделала!
– А патрульный говорит, что ты много чего сделала, – ответил ей Карелла. – Ты бритвой изрезала своему парню все лицо и шею.
– Он это заслужил! – выкрикнула девушка. – Выпустите меня!
– Мы тебя арестовали за физическое насилие первой степени, – успокоил ее Карелла. – Как только поостынешь, я сниму у тебя отпечатки пальцев.
– Я вообще не поостыну.
– Ну, времени у нас сколько угодно.
– Знаете, что я сделаю?
– Ты успокоишься, а потом мы снимем отпечатки пальцев. А потом, если ты хоть что-нибудь соображаешь, ты начнешь молиться, чтобы твой парень выжил.
– Надеюсь, он умрет. Выпустите меня отсюда!
– Никто тебя не выпустит! Прекрати орать, у меня уже уши болят.