Послы
Шрифт:
— Так-таки никаких? — рассмеялся Стрезер.
— Иначе как бы я мог быть здесь? — вложив в эту реплику всю свою искренность, отозвался Билхем.
— Ну-ну, не морочьте мне голову: вы как раз и входите в избранный круг.
Пусть так! Молодой человек оглядел собравшихся:
— А сегодня этот круг, кажется, отменно хорош!
Взгляд Стрезера последовал за глазами собеседника:
— И все они, кого мы здесь видим, femmes du monde?
— Без сомнения, — заявил Крошка Билхем как человек в этой области вполне компетентный.
К
— А польки среди них есть?
— По-моему, есть одна португалка, если не обманываюсь, — вглядевшись, ответил Билхем. — А вот турчанок я точно видел.
Стрезеру это показалось странным и захотелось отдать должное дамам.
— Среди них, этих дам, кажется, царят мир и согласие.
— О, на близком расстоянии оно виднее. — Но поскольку близкого расстояния Стрезер явно побаивался, хотя всей душой был за мир и согласие, Крошка Билхем продолжал: — Плохой мир, знаете, лучше доброй ссоры. Впрочем, если вам так угодно, это говорит лишь о том, что вы себя не исчерпали. Но вы всегда попадаете в точку, — любезно добавил он, — схватываете на лету.
Комплимент пришелся Стрезеру по душе — он даже расчувствовался.
— Ну-ну, не расставляйте мне ловушек! — весьма беспомощно попытался он отбиться.
— Впрочем, — продолжал молодой человек, — наш хозяин на редкость к нам расположен.
— К нам, американцам, вы имеете в виду?
— О нет, такого у него и в мыслях не бывает. Вся прелесть этого дома, что здесь не слышишь ни слова о политике. Мы о ней не говорим. Я имею в виду — с этими злосчастными юнцами. Тем не менее здесь всегда так же чарующе, как сегодня: словно в самой атмосфере есть нечто такое, благодаря чему наше ничтожество не выходит наружу. И это отодвигает нас назад — в прошлый век.
— Боюсь, — сказал, улыбаясь, Стрезер, — меня это скорее выдвигает вперед — и еще как вперед.
— В следующий век? Ну это, вероятно, потому, — возразил Билхем, — что вы обретаетесь в позапрошлом.
— В предшествовавшем прошлому? Благодарю вас! — рассмеялся Стрезер. — Стало быть, попроси я вас представить меня кому-либо из дам, мне, как экземпляру века рококо, [47] вряд ли можно рассчитывать на их благосклонность.
47
…как экземпляру века рококо… — В первой половине XVIII в. наибольшее распространение получила художественная школа рококо, культивировавшая в своих живописных и архитектурных произведениях воздушность, причудливость, легкий оттенок эротизма.
— Напротив, они в восторге — мы все здесь в восторге — от рококо, и где еще найдешь для него лучший антураж, чем эта вилла, сад и все такое прочее.
На мгновение услышанное вновь повергло Стрезера в размышление. Вокруг мелькало немало лиц, которые он не взялся бы аттестовать. Очаровательные? Или всего лишь странные? И без разговоров о политике он угадывал среди гостей поляка, если не двух. В итоге он вдруг разразился вопросом, который гвоздем засел у него в голове с того момента, когда Билхем к нему присоединился:
— Скажите, а мадам де Вионе с дочерью уже здесь?
— Пока я их не видел, но мисс Гостри прибыла. Она в комнатах, любуется достопримечательными вещицами. Сразу видно, коллекционерка! — добавил Билхем без тени осудительности.
— О да, она — страстный коллекционер, и я знал, что она здесь будет. А мадам де Вионе тоже собирательница коллекций? — вернулся Стрезер к интересующему его объекту.
— И еще какая! Кажется, чуть ли не знаменитая. — И, произнеся это, молодой человек быстро перехватил взгляд Стрезера. — Я случайно узнал от Чэда, с которым виделся нынче вечером, что она с дочерью вчера вернулась в Париж. Чэд до последнего момента не был в этом уверен. Стало быть, сегодня, — продолжал Крошка Билхем, — если они здесь, их первый по возвращении выезд в свет.
Стрезер мгновенно мысленно взвесил эти сведения:
— Так Чэд вечером вам об этом сказал? Мне он по пути сюда ничего не сказал.
— А вы его спрашивали?
Вопрос был не в бровь, а в глаз.
— Откровенно говоря, нет.
— Вот видите, — заявил Крошка Билхем. — А вы ведь не тот человек, кому легко рассказать то, чего он не хочет знать. Зато, признаюсь, легко, даже приятно, — милостиво добавил он, — рассказывать о том, что вас интересует.
Стрезер взглянул на него, проявляя терпимость, равную разве его сообразительности.
— Не этим ли глубоким доводом вы руководствовались, когда сами так упорно молчали — насчет сих дам?
Крошка Билхем проверил глубину своего довода:
— Я не молчал. Я сказал вам о них позавчера, когда мы пережидали в кафе после чая у Чэда.
Стрезер сделал следующий виток:
— Стало быть, они и есть «чистая привязанность»?
— Все, что могу утверждать, — так считают. Но разве этого недостаточно? Что, кроме суетной видимости, известно даже умнейшему из нас? Мой совет, — подчеркнуто ласковым голосом произнес молодой человек, — не пренебрегайте суетной видимостью.
Стрезер охватил взглядом более широкий круг гостей, и то, что увидел, переводя взгляд с одного лица на другое, углубило значение сказанного ему молодым другом.
— И отношения у них… хороши?
— Бесподобны.
Последовала пауза.
— Муж умер? — спросил Стрезер.
— Нет, слава Богу, жив.
— О, — сказал Стрезер и, так как Билхем рассмеялся, добавил: — Что же тут хорошего?
— Вы сами увидите. Все, как говорится, налицо.