Посмертные записки Пиквикского клуба

Диккенс Чарльз

– Неужто не можете? – сказал мистер Мартин с сострадательной улыбкой.

– Ну, если бы я так мало знал жизнь, я бы взял да утопился, – заметила духовная особа.

– Я тоже, – торжественно добавил джентльмен спортивного вида.

После такого вступления три приятеля в один голос сообщили мистеру Пиквику, что во Флите деньги играют точь-в-точь такую же роль, как и за его стенами; что они немедленно доставят ему чуть ли не все, чего бы он ни пожелал; и что если они у него имеются и он готов их истратить, – достаточно ему выразить желание, и он может получить отдельную камеру, меблированную и в полном порядке, через полчаса.

После

этого заинтересованные стороны расстались к обоюдному удовольствию: мистер Пиквик снова направил свои стопы в дежурную комнату, а три приятеля отбыли в столовую истратить пять шиллингов, которые духовная особа с поразительным благоразумием и предусмотрительностью позаимствовала для этой цели у мистера Пиквика.

– Я так и знал, – усмехнувшись, заявил мистер Рокер, когда мистер Пиквик сообщил о цели своего вторичного прихода. – Не говорил ли я вам этого, Недди?

Философический владелец универсального перочинного ножа промычал утвердительный ответ.

– Я знал, что вам понадобится отдельная камера, – сказал мистер Рокер.

– Но позвольте, вам нужна и мебель! Вы можете взять у меня напрокат. Это уж так заведено.

– С большим удовольствием, – отвечал мистер Пиквик.

– В столовом этаже есть чудесная камера, которая принадлежит канцлерскому арестанту, – сказал мистер Рокер. – Она будет стоить вам фунт в неделю. Думаю, вы против этого не возражаете?

– Нимало, – отвечал мистер Пиквик.

– Пойдемте-ка со мной, – сказал Рокер, с большим проворством берясь за шляпу. – Дело будет сделано в пять минут. Ах, боже мой, почему же вы сразу не сказали, что хотите устроиться со всеми удобствами?

Дело было быстро улажено, как и предсказывал тюремщик. Арестант Канцлерского суда пробыл здесь так долго, что лишился друзей, состояния, семьи и счастья и получил право на отдельную камеру. Но так как он частенько нуждался в куске хлеба, то с восторгом выслушал предложение мистера Пиквика нанять помещение и с готовностью уступил ему полные и нерушимые права на него за двадцать шиллингов в неделю, из каковой суммы обязался платить за выселение всех и каждого, кто еще мог бы попасть сожителем в эту камеру.

Когда заключали договор, мистер Пиквик с горестным любопытством рассматривал арестанта. Это был высокий, худой, мертвенно-бледный человек в старом пальто и туфлях, со впалыми щеками и лихорадочным взглядом. Губы у него были бескровные, а пальцы тонкие и острые. Да поможет ему бог! Железные клыки тюрьмы и нищеты медленно подтачивали его на протяжении двадцати лет.

– Где же вы будете жить теперь, сэр? – спросил мистер Пикник, кладя на расшатанный стол деньги за первую неделю.

Тот взял деньги дрожащей рукой и ответил, что он еще не знает, ибо должен пойти и посмотреть, куда можно перенести кровать.

– Боюсь, сэр, – сказал мистер Пиквик, ласково и сочувственно положив руку ему на плечо, – боюсь, что вам придется жить в каком-нибудь шумном, густо населенном помещении. Прошу вас, считайте эту камеру своей собственной, когда вам нужен будет покой или кто-нибудь из ваших друзей придет вас навестить.

– Друзья! – хриплым голосом воскликнул арестант. – Если бы я находился на дне глубочайшего колодца, лежал в завинченном и запаянном гробу, гнил в темной и грязной канаве, которая тянется под фундаментом этой тюрьмы, я бы не мог быть более заброшенным и забытым, чем здесь. Я – мертвец! Я умер для общества, не

увидев того сострадания, какое даруется тем, чьи души предстали пред страшным судом. Друзья придут навестить меня! Боже мой! Я пришел сюда в расцвете сил и состарился в этой тюрьме, и нет ни одного человека, который воздел бы руку над моим ложем, когда я умру, и сказал: «Слава богу, он успокоился».

Возбуждение, которое залило непривычным румянцем лицо человека, улеглось, когда он умолк; с тоской сжимая иссохшие руки и волоча ноги, он вышел из комнаты.

– Как его прорвало! – с улыбкой сказал мистер Рокер. – Ах, они – как слоны. Иной раз заденет их за живое, и они приходят в бешенство.

Сделав это глубоко сочувственное замечание, мистер Рокер принялся за работу с такой энергией, что скоро в камере появились ковер, шесть стульев, стол, диван, служивший кроватью, чайник и разные необходимые вещи, взятые напрокат за весьма умеренную плату – двадцать семь шиллингов шесть пенсов в неделю.

– Ну, что еще можем мы для вас сделать? – осведомился мистер Рокер, с большим удовлетворением озираясь и весело позвякивая зажатыми в руке монетами – платой за первую неделю.

– Погодите... – отвечал мистер Пиквик, который а чем-то сосредоточенно размышлял. – Нет ли здесь человека, которого можно было бы посылать с поручениями?

– То есть посылать в город? Вы говорите о тех, кто на свободе? – спросил Рокер.

– Да. Я имею в виду тех, кто мог бы выходить из тюрьмы. Не арестантов.

– Да, такие найдутся, – отвечал Рокер. – Есть один злополучный шут, у него друг сидит на «бедной стороне», он с радостью на это согласится. Последние два месяца он исполняет разные поручения. Послать его к вам?

– Будьте так добры, – попросил мистер Пиквик. Постойте, не надо. Вы говорите – «бедная сторона»? Я бы очень хотел заглянуть туда. Я сам к нему пойду.

«Бедная сторона» в долговой тюрьме, как показывает название, – место заключения самых жалких и несчастных должников. Заключенный, поступающий в отделение для бедняков, не платит ни за отдельную камеру, ни за сожительство. Его взносы при вступлении в тюрьму и при выходе из нее – самые ничтожные, и он получает только право на скудный тюремный паек; для обеспечения им заключенных некоторые благотворители оставляли по завещанию незначительные пожертвования. Еще свежо в памяти то время, когда в стену Флитской тюрьмы была вделана железная клетка, в которой помещался голодный на вид человек и, побрякивая время от времени кружкою с деньгами, заунывно восклицал: «Не забывайте нищих должников, не забывайте нищих должников!» Сбор из этой кружки, – если таковой был, – делился между нищими заключенными, и заключенные «бедной стороны» исполняли по очереди эту унизительную обязанность.

Хотя этот обычай отменен и клетка убрана, но несчастные люди по-прежнему влачат жалкое, нищенское существование. Мы больше не позволяем им взывать у ворот тюрьмы к милосердию и состраданию прохожих, но, дабы заслужить уважение и восхищение грядущих веков, оставляем в нашем своде законов тот справедливый и благотворный закон, согласно которому закоренелого преступника кормят и одевают, а неимущему должнику предоставляют умирать от голода и холода. Это не выдумка. Не проходит недели, чтобы в любой из наших долговых тюрем не погиб кто-нибудь из этих людей, умирающих медленной голодной смертью, если им не придут на помощь их товарищи по тюрьме.