Пособие по выживанию

Ветрова Ника

Почти обрадовалась, да не тут-то было — впереди овраг, да не простой — огненный. Уж я и разбежалась да с разбегу как прыгну… Перепрыгнула!

Остановилась, пошатываясь, и издала громкий стон, когда передо мной возникла гора. Внушительная, суровая гора мышц.

И странное дело: оправляя юбку, поправляя лиф и приглаживая прическу, я думала только об одном — где-то я его уже видела. И глаза эти зеленющие, и губы сжатые, и волосы черные…

— Станислава Григорьева, вы меня узнаете? — вопросила гора.

— Не-е-ет, —

протянула, подходя ближе. — А кто ты, гора?

Гора придвинулась ближе, нависла надо мной и проникновенно вопросила:

— Кто тебя зовет?

— Не знаю, — мгновенно ответила я. — А меня зовут? — и начала обходить гору.

— Судя по всему, да, и активно, — хмуро произнесла гора. — Григорьева, куда?

— Мне надо, — пробормотала не задумываясь.

— Куда? — гора вновь выросла у меня на дороге.

— Нужно пройти этот коридор, спуститься по лестнице, свернуть налево — и вот там будет самая важная вещь в моей жизни, — мгновенно ответила я.

Гора придвинулась ближе и коварным шепотом спросила:

— Григорьева, а хочешь малинки?

Я хотела чего-то другого, что и выразила шепотом:

— Клубнички бы…

После чего попыталась вновь обойти гору. И вот незадача — огненную пропасть вмиг перепрыгнула, а гору как-то ни пройти ни проехать, хоть бери и за метлой возвращайся.

— Стася, — вдруг тихо сказала гора, — ты же девственница, так о какой клубничке речь?!

— Что? — не поняла я.

А потом случилась она — клубничка.

Она случилась пикантная, очень страстная и совершенно невероятная. Невероятная настолько, что я, обалдев окончательно, уставилась на большую волосатую ладонь, властно уместившую в себе мою правую грудь. Грудь уместилась, вполне себе даже. Груди сразу стало теплей, приятней и удивительней. А лично мне просто удивительней.

— Это что такое? — поинтересовалась я у рукастой горы.

— Клубничка, — прорычала та.

— Это? — обалдев от вопиющей несправедливости, вопросила я.

Гора передернула плечами и прорычала:

— Главное, что ты больше не рвешься никуда, так что я потерплю.

Потерпит?!

— Потерпишь? — вот точно с теми же интонациями, что пронеслись в моей голове, поинтересовалась бесшумно подошедшая собачка.

— Потерплю, — угрожающе прорычала гора.

— Потерпи, дорогой, потерпи… за-ради университета на какие токмо жертвы не пойдешь, — явно издеваясь, выдала псина.

Гора внушительно рыкнула, и моей груди стало холодно. А она, грудь, ведь только-только согрелась, а с нее взяли и убрали большую волосатую руку… Обидно, холодно и тоскливо, а еще:

— Мне пора, — заявила я, предпринимая попытку обойти гору.

Гора протянула руку — и опять стало тепло, и идти куда-либо расхотелось.

— А ты ей нравишься, — заметила собачка.

— Смешно,

да, но мы с тобой после об этом поговорим, — в голосе горы такое явственное обещание грядущих неприятностей прозвучало, что я бы на месте собачки смылась подобру-поздорову.

— Нет, действительно нравишься, — не устрашилась псина Преисподней. — Сам посуди, Владлен Азаэрович, твое прикосновение заглушает зов по ауре, это о многом говорит. Кстати, обнял бы девку, этот четвертьдемон из нее сейчас все силы тянет.

И гора, шагнув ко мне, вдруг оказалась сразу и везде. И тепло так стало, и хорошо, и уютно, и спокойно очень, и, приподнявшись на носочки, я прошептала совершенно искренне:

— Я тебя люблю.

Гора вздрогнула, и мне как-то стало тесно в крепких объятиях.

— Правда? — тихий голос.

— Правда, очень люблю, — созналась я. — Я тебя очень-очень люблю, огромная волосатая гора, потому что ты теплый.

Где-то на периферии сознания отметила, что у собак, когда они ржут, смех такой лающий. Еще отметила, что пара ржущих привидений свалилась со смеху на пол, но мне было все равно.

— Спасибо, — зло сказала гора.

— Не за что, — обнимая ее, ответила я, — правду же сказала.

Гора странно глядела на меня, а затем я услышала от собачки:

— Гости сменили направление осмотра, унеси ведьму.

Моей груди мгновенно стало холодно, а после жарко, потому как меня подняли и к чему-то теплому прижали, а в итоге унесли куда-то размеренным быстрым шагом…

«Ко мне!» — рык раздался где-то внутри моей головы, скрутил, заставил дрожать, ноги зашевелились сами, имитируя ходьбу.

— Он охамел?! — прозвучал надо мной чей-то рычащий голос.

Я не знала, кто охамел, но меня вдруг начало ломать. Сильно. Так, что едва суставы не выворачивало, и, завопив от боли, я пропустила момент, когда гора остановился, затащил куда-то, прижал меня к стене, схватив за подбородок, вздернул мое лицо, чтобы, заглядывая в помутневшие глаза, прохрипеть:

— Григорьева, соберись, слышишь?!

Тьма накрыла в тот миг, когда я попыталась собраться.

Беспросветная, густая, непроницаемая, теплая, обволакивающая тьма.

Я пошатнулась, но почему-то устояла, будто кто-то поддержал.

«Стася… Станислава…» — голос звучал внутри меня, и во тьме, и во Вселенной. Голос звал, манил, убаюкивал, притягивал…

«Хочу прижаться к твоим губам… Ты пахнешь земляникой, сладкой, созревающей ранним летом, манящей, с умопомрачительным ароматом, Стася…»

Стон, он явно принадлежал мне, и чувство томления, растущее где-то внутри, разливающееся теплом внизу живота…

— Станислава, тебя приманивают сейчас, слышишь? Соберись, Григорьева, давай, ты же благоразумная девочка! — рычит кто-то мне в лицо.